Тайные убийцы

Уилсон Роберт Чарльз

— У вас был счастливый брак?

— Он был на тридцать четыре года старше меня. Кроме того, — тогда я этого не знала, — он женился на мне, потому что я напоминала его первую жену, которая покончила с собой. Я не хотела выходить за него, но он настаивал. Я согласилась, только когда он сказал, что подарит мне детей. Вскоре после свадьбы он понял — или позволил себе осознать, — что я похожа на его жену лишь внешне. Мы не расстались. Мы относились друг к другу с уважением, особенно в деловых вопросах. Он был заботливым отцом. Но любил ли он меня, была ли я с

ним счастлива… Нет.

— Вы слышали? — спросила Агуадо. — Где-то на улице. Сильный грохот, похоже на взрыв.

— Я ничего не слышала.

— Конечно, я знаю, что произошло с вашим мужем, — сказала Агуадо. — Это действительно ужасно. Разумеется, это нанесло сильнейшую травму и вам, и детям.

— Да. Но это не напрямую связано с тем, почему я к вам пришла, — произнесла Консуэло. — При расследовании полиции пришлось вторгаться в частную жизнь, это было необходимо. Я была главной подозреваемой. Он был богатым, влиятельным человеком. А у меня был любовник. Полиция считала, что у меня был мотив. Это расследование вывернуло перед ними мою жизнь. Всплыли неприятные подробности моего прошлого.

— Например?

— В семнадцать лет я снялась в порнофильме, чтобы заработать деньги на первый аборт.

Агуадо заставила Консуэло в мельчайших подробностях рассказать об этом неприглядном эпизоде в ее жизни и не позволила ей остановиться, пока та не изложила обстоятельства следующей беременности — она забеременела от сына герцога — и о последовавшем за ней втором аборте.

— Что вы думаете о порнографии? — спросила Алисия.

— Она мне отвратительна, — ответила Консуэло. — И особенно отвратительна мне была необходимость сниматься в порнофильме, чтобы найти деньги на прерывание беременности.

— А что такое, по-вашему, порнография?

— Показ полового акта с биологической точки зрения.

— И это все?

— Это секс без эмоций.

— Вы описывали довольно сильные эмоции, когда рассказывали мне о…

— Да. Отвращение и омерзение.

— По отношению к вашим партнерам по съемкам?

— Нет-нет, совсем не так, — ответила Консуэло. — Мы, девушки, все были в одной лодке. А мужчинам мы были нужны для всех этих действий. На съемках порнофильма не такая уж сексуальная атмосфера. Нас всех накачали наркотиками, чтобы помочь нам справиться.

Энтузиазм Консуэло угас. Она ожидала от этой беседы другого. Так она никогда не доберется до главного.

— На кого же были направлены ваши сильные чувства, ваш гнев? — спросила Агуадо.

— На себя, — ответила Консуэло, надеясь, что этой полуправды окажется достаточно.

— Когда я спросила у вас, что такое порнография, вы, на мой взгляд, сказали мне не то, что думаете на самом деле, — заметила Агуадо. — Вы изложили мне социально приемлемую версию. Попробуйте еще раз ответить на этот же вопрос.

— Это секс без любви, — сказала Консуэло, ударяя кулаком по креслу. — Это противоположность любви.

— Противоположность любви — ненависть.

— Это ненависть к себе.

— А

что еще?

— Это опошление секса.

— Как вы относитесь к мужчинам и женщинам, которые занимаются в фильмах групповым сексом? — спросила Агуадо.

— Это извращение.

— А что еще?

— Что значит — «что еще»? Я не знаю, что еще вы хотите.

— Вы часто думали об этом фильме с тех пор, как о нем стало известно во время расследования убийства вашего мужа?

— Я о нем забыла.

— И вспомнили только сегодня?

— Что вы хотите этим сказать?

— Сейчас вам не нужно соблюдать социальные условности, сеньора Хименес.

— Это я понимаю.

— Вас не должно заботить мое мнение о вас в связи с этим, — подчеркнула Агуадо.

— Вы меня пытаетесь заставить что-то признать, но я не понимаю что.

— Почему мы заговорили о порнографии?

— Потому что об этом фильме узнали, когда расследовали убийство моего мужа.

— Я спрашивала вас, нанесло ли вам травму это убийство.

— Понимаю.

— Что же вы понимаете?

— Что меня сильнее, чем смерть мужа, травмировало то, что об этом фильме стало известно.

— Не обязательно. Этот факт связался в вашем сознании с эмоциональной травмой, и на фоне этого психологически напряженного периода он оставил в вас свой след.

В наступившей тишине Консуэло боролась с собой. Путаница в сознании не исчезала, а только усиливалась.

— За последнее время вы несколько раз договаривались со мной о встрече, но ни разу не явились, — напомнила Агуадо. — Почему вы пришли сегодня?

— Я люблю своих детей, — проговорила Консуэло. — Очень сильно, до боли.

— Где болит? — спросила Агуадо, ухватившись за это новое признание.

— У вас никогда не было детей?

Алисия Агуадо пожала плечами.

— Болит верхняя часть живота, около диафрагмы, — сказала Консуэло.

— Почему болит?

— Вы можете хоть что-то принять как данность? — спросила Консуэло. — Я их люблю. Мне больно.

— Мы встретились, чтобы исследовать вашу внутреннюю жизнь. Я не могу ее ни увидеть, ни пощупать. Мне приходится полагаться только на то, как вы сами себя выражаете.

— А что там с пульсом?

— В этом-то и вопрос, — сказала Агуадо. — То, что вы говорите, и то, что я чувствую у вас в крови, не всегда согласуется.

— Вы хотите сказать, что я не люблю своих детей?

— Нет, я спрашиваю, почему вы говорите, что вам больно. Что вызывает у вас эту боль?

— Joder! [18] Долбаная любовь, вот что ее вызывает, ты, паршивая идиотка! — крикнула Консуэло, вырывая свое запястье, свою пульсирующую кровь из-под этих испытующих пальцев. — Извините. Пожалуйста, извините. Это непростительно.

18

Черт! (исп.)