Тайные знаки судьбы
Шрифт:
«Я хочу помочь».
Она, как волчица, потянула носом в миллиметре от моего лица. В глазах мелькнула луна, хотя она стояла к окну спиной. Потом тихо ахнула и опустила голову.
«Я ни в чем не виновата, меня оклеветали, — залепетала жалобно, цепляясь за мои руки и падая мне в ноги. — Они пытали моих слуг. Они сожгли их живьем. Я не виновата, не виновата…»
Я попыталась ее поднять.
«Встаньте, графиня. Я пришла вам помочь».
«Уходи», — тихо-тихо, словно листва прошелестела.
«Но…»
Эржебет
«Не делай того, что хочешь сделать».
«Но Поэт…»
«Нет никакого Поэта. Уходи…» — взмахнула она рукой и… как будто под ногами открылся люк, куда я и провалилась, вскрикнув.
— Варя! — влетела в комнату мама, включая свет. — Варечка!
— Мама! — подорвалась я с кровати, в два шага оказавшись рядом с ней и вцепившись в нее мертвой хваткой.
— С ума сошла, тяжелая же, — проворчала мама, плюхаясь в кресло.
Я забралась к ней на колени.
— Время четыре часа утра, ты орешь, как полоумная. Опять начиталась своих страшилок?
— Я про графиню Эржебет Батори читала. Она мне приснилась…
— Кто это? — нахмурилась мама.
— Историки считают, что ее оклеветали, потому что она была главой протестантов Западной Венгрии. А так как у нее было очень знатное происхождение и ничего ей сделать не могли, то ее просто заперли в башне родного замка, где она и умерла много лет спустя.
Мама поджала губы и сделала очень строгое лицо.
— Варвара, мне все эти твои чтения про всякий там сатанизм надоели. Если еще раз я узнаю, что ты занимаешься этой чертовщиной, я выключу тебе Интернет, выкину все твои карты, книги и прочую дребедень, а тебя заставлю ходить в воскресную школу при церкви. А сейчас иди спать. — Она спихнула меня с колен. — И если я еще услышу какие-нибудь крики из этой комнаты, пеняй на себя!
— Это не сатанизм! — попыталась возразить я. — Это история. Ты можешь открыть любую энциклопедию…
— Варвара, я тебя предупредила.
Убедившись, что я залезла под одеяло, она вышла, выключив свет. Мне снова стало страшно. Вот за что я люблю маму — так это за поддержку. Только она может найти для меня нужные слова и утешить, как никто иной. Это так обидно! Настю мама пожалела бы и поддержала. Отец Точки нашел бы разумное объяснение. Ярик опять бросилась бы всех защищать. А меня мама просто оставила наедине со своими страхами. Вот я бы ее не бросила одну в темноте. И уж точно не стала бы угрожать, что выкину все ее книжки с идиотскими любовными историями.
Я включила бра и, укутавшись в одеяло, принялась думать о сне. Тут явно есть какая-то символика. Кириллу, что ли, позвонить? Что значит: «Нет никакого Поэта»? Разобраться бы во всем… Только вот как? Мне нужна чья-нибудь помощь.
В школе меня чуть ли не у дверей выловила Керн, наша классная руководительница. Анна Михайловна
— Андреева, надеюсь, ты принесла записку от мамы по поводу всех своих прогулов?
Я сделала самый несчастный вид, который, впрочем, мне даже особо делать не пришлось.
— Анна Михайловна, мама не знает, что меня не было в школе, — жалобно заскулила я. — Вы же знаете мою маму, если она узнает…
— Варвара, что случилось? — теперь Анна Михайловна поправила шляпку.
Она вообще у нас странная немного. Всегда и везде ходит в шляпках. Их у нее такая куча, словно на дому у нее шляпная фабрика с сотней работниц. Керн ко всему вдобавок коренная москвичка, которая очень гордится своим происхождением и всячески это подчеркивает. Иногда она снимает головной убор и небрежно вешает его на стул. Для нас это знак, что Керн злится, а вот когда она начинает читать наизусть чуть ли не всего Пушкина, а потом всех поэтов Серебряного века (обязательно в шляпке) — это хороший знак, значит, урок по географии опять отменяется и начинается литературный кружок.
Я тяжело вздохнула, и одинокая слеза медленно поползла по щеке (между прочим, никаких уловок, все вышло непроизвольно!).
— Вы же знаете, что я дружу с мальчиком из Литературного института, — хлюпнула я.
Анна Михайловна важно кивнула:
— Он любит Блока, я помню.
— С ним что-то случилось. Он не хочет со мной общаться. Мне так плохо, Анна Михайловна.
Она неожиданно обняла меня и прижала к себе.
— Моя девочка, — погладила по голове. — Мужчины, даже те, кто любит Блока, все одинаковые. Тебе только предстоит это узнать.
Я снова хлюпнула и забормотала пришедшие на ум строки:
— Когда о горькой гибели моей
Весть поздняя его коснется слуха,
Не станет он ни строже, ни грустней,
Но, побледневши, улыбнется сухо.
И сразу вспомнит зимний небосклон
И вдоль Невы несущуюся вьюгу,
И сразу вспомнит, как поклялся он
Беречь свою восточную подругу.
— Да, Ахматова могла передать все то, что мы чувствуем! — всплеснула Керн руками. — Варя, что бы ни случилось, ты не должна впадать в уныние. Помнишь?
Мне грустно и легко;
Печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой…
Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.
Помнишь?
— Анна Михайловна, это так красиво, — подняла я на нее глаза.
— Беги на урок, Варя. И не впадай в уныние, — наконец-то отпустила она меня.
Но до класса я не дошла, из раздевалки за мной наблюдали Точка и Настя.
— Ты чего такая? — забеспокоилась Настя. — Он все узнал?