Тайный брак
Шрифт:
Еще у нас говорили, что английский король чуть не на следующий день после восшествия на престол резко изменил свои привычки и поведение. Никаких гулянок и попоек с простыми людьми, а также посещений низкопробных таверн. При каждом удобном случае Генрих V заявлял о своем желании править разумно, мудро и превратить Англию в истинно великую страну.
В таком благолепии ему долго не протянуть, считали у нас многие. Натура свое возьмет. Где это видано, чтобы зрелый человек за одну ночь переменился? Он же не змея, чтобы сбросить старую кожу…
Еще говорили, что он с нетерпением ожидал смерти отца. Даже якобы
Похоже, человек, которого предназначили мне в супруги, обладал множеством лиц и самыми противоречивыми чертами характера: он и повеса, и монарх с благими намерениями; и прожигатель жизни, и тот, кто относится к ней и к своему жизненному долгу совершенно серьезно.
Я находилась в растерянности: кому же верить — и лихорадочно пыталась собрать все услышанное о нем воедино, чтобы составить хоть какое-то представление о будущем супруге, и молила Бога, чтобы избавил меня от познания на себе противоречивости его натуры.
В эти дни я чаще виделась с матерью; и чем больше, казалось, узнавала ее, тем меньше понимала. Но одно усвоила хорошо: не следовало противиться ее воле даже выражением глаз. Поэтому старалась чаще опускать голову, разговаривая с ней.
Больше всего мне хотелось вернуться обратно в Пуасси! Жизнь при королевском дворе сделалась для меня нестерпимой. Однако я осознавала всю тщетность своих надежд. Даже если бы переговоры о бракосочетании с английским королем сорвались, меня никуда бы отсюда уже не отправили: я стала нужна матери в ее дипломатической игре, и она хотела всегда иметь меня под рукой.
Я боялась ее. Высокая и довольно стройная, с чувственным лицом и телом, с острым взглядом — она напоминала мне крупную змею. Яд сочился из ее глаз, когда она впивалась ими в человека, которого или числила в своих врагах, или он осмелился в чем-то не согласиться с ней. Порой и меня леденил ее прилипчивый взгляд, у меня тогда холодели руки и страх охватывал душу.
Мать постоянно пребывала в лихорадочном состоянии интриг, она возглавила какой-то заговор, меняя при этом приверженцев и противников, притворяясь другом то одного, то другого союза, хотя, в сущности, ей глубоко были безразличны как те, так и эти. Несмотря на всю свою любовь к дворцовым заговорам, больше любила она ленивую праздность. И чувственные наслаждения. Сладострастие, это неутолимое вожделение составляло суть ее характера, оно проявлялось в движениях, во взгляде, в позах, какие она принимала.
Думая о ней здесь, в аббатстве Бермондсей, где меня приговорили жить до смерти, я вижу, как лежит изящно она, изогнувшись на софе, рядом любимые собачки, которых она журит, ласкает, закармливает сладостями, не забывая при этом и себя. Эти собаки ей дороже нас, ее детей. Может, потому, что беспрекословно подчиняются любой ее команде и не задают никаких вопросов, а может, ее холодное сердце греет их молчаливое обожание. Людьми же она любит манипулировать подобно фокуснику, требуя от них полного послушания. Малейшее неповиновение вызывает у нее дикую ярость.
Через ее спальню прошло немало любовников. Больше других мне запомнился Луи де Босредон. Очень неприятный человек, отличавшийся крайней заносчивостью. Он, видимо, считал, что если королева делит с ним постель, то он уже некоронованный король. Впрочем,
Луи де Босредон еще не знал, как кратковременны увлечения королевы и что она никогда не сожалеет о покинутых или исчезнувших любовниках. Даже о таком, каким был герцог Орлеанский. Смерть его она пережила легко и вскоре утешилась с другим…
Я уже упоминала, что она старалась не спускать глаз с моего брата Луи. Сын вызывал у нее беспокойство. В нем появилась решительность, и многие считали, что очень скоро он станет королем Франции. Наш отец все реже мог заниматься управлением страной, и поговаривали, он вот-вот подпишет отречение в пользу старшего сына. Придворные начали оказывать Луи гораздо больше внимания, чем раньше, заискивали перед ним, у него появилось множество приверженцев и просто подхалимов. От всего этого он рос в собственных глазах, становился строптивым по отношению к матери. Она теряла над ним влияние, а вместе с тем и власть над страной в будущем. Луи, что кость в горле, мешал ей.
Никто не знал наверняка, какую из враждующих сторон — бургундцев или арманьяков (Орлеанский дом) поддерживает королевская семья. Сама королева явного предпочтения не отдавала никому — склонялась то в одну, то в другую сторону. Но наследник престола завел теснейшую дружбу с молодым герцогом Орлеанским и стал, таким образом, лучшим другом арманьяков.
Жители Парижа, большей частью следовавшие в своих симпатиях и антипатиях за королевским двором, увидев, что наследник открыто принял сторону Орлеанского дома, также открыто переметнулись от бургундцев к арманьякам. Стало как бы дыханием времени — оставлять бургундцев, еще недавно так милых сердцу, и примыкать к их противникам… Удивительно, как все же непостоянен народ, как без видимой причины он легко меняет симпатии, легко предает того, кому вчера еще поклонялся! Неисповедимы его пути… На улицах вспыхивали схватки с немногочисленными приверженцами бургундцев, и нередко эти бои приводили к смертельному исходу.
Сердце мое полнилось скорбью за несчастную страну, за людей, которые не хотят видеть, как их вражда приносит все новые беды…
Все понимали, что вряд ли герцог Бургундский смирится с потерей власти, ведь совсем недавно парижане встречали его восторженно, как короля.
Внезапно стала известна суть его тайных переговоров с королем Англии. Возмущению моей матери не было предела.
— Вероломный негодяй! — кричала она в моем присутствии. — Вообразил, что он не кто иной, как французский король. Как он посмел? Он лишится у меня головы за это! Жан Бесстрашный! Я заставлю его почувствовать страх.
Я не могла понять, почему она так разошлась при мне, ведь я даже толком не знала, о чем идет речь. Видимо, бессильная ярость матери так велика, что застлала ей разум. Ей, наверное, безразлично, перед кем излить свой гнев. Однако последующие слова все объяснили мне.
— Знаешь, что он сделал? Отправил доверенного человека в Лондон с предложением женить короля Англии на своей дочери! Какой подлец!
В моей душе вспыхнула надежда. Я не решилась смотреть на мать, боясь, что она по моему лицу догадается, как меня обрадовала эта новость.