Тайный грех императрицы
Шрифт:
– Вы не знаете, зато я знаю, – заявила Катрин, в упор глядя на брата своими светло-голубыми глазами, которые обладали свойством в мгновения веселья темнеть, а в минуты гнева – светлеть. Сейчас они весьма поблекли, и Константин понял, что сестрица еле сдерживается.
– Что вы знаете, интересно? – хмыкнул он пренебрежительно, и глаза Катрин выцвели почти до белизны.
– Я знаю, что императрица изменяет императору, – процедила она низким от ярости голосом. – Я знаю, на кого эта безнравственная тварь променяла нашего Александра. Я знаю, как часто они встречаются. Я
– Знаете? – пробормотал ошеломленный Константин. – Вы это знаете?! Но почему же вы молчите?!
Катрин взглянула на него и рассмеялась. Глаза ее прелестно потемнели.
– Потому что мне так хочется, – пояснила она с безмятежной улыбкой.
Елизавета возвращалась в свои покои после затянувшегося концерта заезжего итальянского скрипача. Дежурные кавалергарды вытянулись при ее приближении. Елизавета покачнулась, когда увидела около двери Алексея.
Он вернулся!..
И снова это ощущение открытого огня, который касается ее лица, стоит им только встретиться глазами.
Она не могла заставить себя раздеться, лечь в постель. Почему-то бессмысленно высчитывала в шагах расстояние от своей постели до двери, и еще фрейлинскую комнату, которая отделяла ее покои от коридора. Кто там сегодня дежурит? Как Елизавета ни напрягалась, она не могла вспомнить даже лица девушки, мимо которой только что прошла.
Она наконец-то разделась и легла, отпустив горничную. Потом вдруг вскочила и, едва накинув пеньюар, выглянула в комнату фрейлины, хотя могла бы вызвать ее звонком.
– Милая... – Нет, не вспомнить фамилию! – Я кое-что забыла. – Она вернулась к бюро, схватила перо, бумагу и написала несколько строк. – Пойдите пошлите человека к Мари Толстой, скажите, что я отменяю нашу прогулку. – Она отчего-то говорила избыточно подробно. – Мы намеревались поехать кататься тотчас после завтрака, но у меня... я ей после напишу, когда мы поедем.
Фрейлина, которая уже уверилась, что императрица спит, и сама приготовилась прикорнуть в кресле, вытаращила глаза, услышав этот откровенный бред. Да что за беда? Отчего надобно предупреждать графиню Толстую, бывшую фрейлину, о перемене намерений императрицы? А главное, почему непременно нынче же?! Разве нельзя сообщить завтра?
Но она не осмелилась и слово сказать поперек, увидев, как лихорадочно горят щеки у императрицы. Ладно, разве трудно пройтись по дворцу до помещения курьеров? Долг прежде всего.
Она взяла письмо, присела перед государыней и выскользнула в коридор.
Елизавета отошла к алькову. Дверь, ведущую из своей спальни в комнату фрейлин, она оставила незапертой.
Почему? Почему оставила?
А, ну да. Девушка вернется и скажет, отправила ли посыльного. Елизавета объясняла это себе так же старательно, как только что оправдывалась перед фрейлиной.
Объясняла – но не верила ни единому своему слову.
Кровь застучала у нее в висках... дверь вдруг распахнулась. На пороге стоял Алексей Охотников.
Елизавета стиснула на груди кружево пеньюара. Она хотела изобразить возмущение, хотя бы вопросительно поднять брови, но только и могла,
Зачем притворяться? Он все знает – она чувствовала это. Он понял, что императрица нарочно услала фрейлину прочь.
Но ведь девушка может вернуться в любую минуту. Что же он медлит?!
Она не сказала ни слова, только вздохнула нетерпеливо. В то же мгновение Алексей бросился к ней и с такой силой захлопнул ногой дверь опочивальни, что изящная золоченая щеколда упала сама собой.
Вернувшаяся фрейлина увидела, что дверь закрыта, и решила, что императрица уже легла и уснула.
Да, она легла, но всю ночь ни на миг не сомкнула глаз. А чуть забрезжил серенький рассвет, тихо-тихо приотворила окно, чтобы выпустить своего возлюбленного.
Он ловко спрыгнул и мягко приземлился на клумбу. Елизавета смотрела на него, слабо улыбаясь губами, припухшими от поцелуев. Он стоял внизу и смотрел, смотрел на нее... Ей вдруг почудилось, что рассвело, что засияло солнце. Но нет, это сияла любовь в глазах Алексея.
– Иди, иди! – прошептала Елизавета, нетерпеливо поводя рукой, смертельно боясь, что чужой недобрый взгляд вдруг увидит его, замершего под окном императрицы, с растрепанными волосами, одетого кое-как. Но Алексей стоял неподвижно, словно околдованный. Думалось, лишь только выпустив ее из объятий, он тотчас перестал верить в то, что чудо и в самом деле было. Что это свершилось меж ними! Что он владел ею – той, кого боготворил уже давно, кому поклонялся лишь издали. И теперь она его... она жена его теперь!
Неужели это так?
За одну ночь Елизавета научилась читать в его глазах, в его сердце. Она поняла его сомнение, его страх. Наклонилась вперед и чуть слышно произнесла:
– Да. Да!
Он понял. Возлюбленная подтверждала, что все слова, которые были сказаны нынче, все клятвы, которыми они обменялись, не просто звучали – эти слова и клятвы останутся для них святыми навеки.
Просияв мальчишеской, ошалело-счастливой улыбкой, он махнул рукой – и канул в заросли сирени.
Днем Елизавета нарочно пошла под свое окошко и сорвала несколько незабудок. И до вечера не расставалась с ними. Эти цветы, смятые Алексеем, стали словно бы залогом того, что он еще вернется к ней!
И, конечно, он вернулся.
...Раньше Елизавета даже не подозревала, что огромный, просторный, пустынный Зимний дворец до такой степени перенаселен людьми. Эти посторонние люди откуда-то постоянно возникали в самые неподходящие минуты, стоило только императрице увериться, что они с Алексеем вдвоем и можно кинуться друг к другу, прижаться, скользнуть губами по губам в торопливом поцелуе или хотя бы сплести пальцы в таком отчаянном порыве, что дрожь пронизывала тело. При звуке чужих шагов влюбленные иногда успевали скрыться за портьерой, за выступом стены или какой-нибудь статуей... Иногда не успевали, и тогда случайный докучливый человек мог заметить, как по дворцовой зале со своим всегдашним отрешенным видом идет императрица, а поодаль тянется в почтительный фрунт некий кавалергард.