Тайный грех императрицы
Шрифт:
– Вот теперь императору немедля нужно дать знать. Немедля! И даже не останавливайте меня, ваше высочество... Черт, дура, Катерина, мы еще в прошлый раз должны были Сашке доложить, а ты – доказательства, доказательства! – вызверился он. – А теперь до чего дошло?! Или, – Константин подозрительно нахмурился, – или это все только догадки? Может, у тебя снова нет доказательств?
– Доказательства в таком деле только повивальная бабка предоставит, – кивнула Катрин. – Однако Елизавету рвет по утрам. Раньше этого никогда не было. И она еще больше похудела, хотя и так – кожа да кости. И все ж, думаю, можно рискнуть и намекнуть Александру на это. Он, конечно, отправится к ней – выяснять отношения. Она
– Да, я поговорю с Сашкой, – решительно сказал Константин. – Заигралась Лизхен в эту игру, и пора крикнуть – зеро! Или сама хочешь с Александром побеседовать?
– Лучше вы, братец, – скромно промурлыкала Катрин. – Лучше вы.
– Хорошо! – грозно воскликнул Константин. – Уж я поговорю... Уж я до его сведения доведу...
Внезапно дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появилась высокая тонкая девушка. Имени ее великий князь не знал, но смутно помнил, что она вроде бы из фрейлин – не то из матушкиных, не то из Елизаветиных, не то из Катринкиных. Она была очень красива, и Константин невольно приосанился, хотя вообще старался не мельчить и не пастись во фрейлинском цветнике.
– Ваше высочество! – воскликнула девушка, простирая руки к Катрин. У нее был невероятно возбужденный вид, глаза так и сияли. – Ваше высочество, он...
Тут она заметила Константина и скромно примолкла, однако вся аж дрожала от нетерпения.
– Сейчас, – отрывисто сказала Катрин брату. – Минуту. Я на два слова. Погодите!
И поспешно вышла вместе с фрейлиной.
Великий князь не единожды убеждался в том, что женщины понятия не имеют о времени, а потому принялся набираться терпения, однако, к своему превеликому изумлению, ровно через две минуты увидел вернувшуюся сестру.
И не сразу узнал ее...
Куда девались ее угрюмая озлобленность, нахмуренные брови и погасшие глаза? Куда девалась ехидная, нервическая ухмылка?!
Это была другая женщина. Она вся светилась.
– Брат, – сказала она, и голос ее пел, как виолончель, – нужно подождать. Умоляю вас пока не ходить к Александру. Умоляю вас пока молчать!
– Погоди, погоди, как это – не ходить? – заволновался Константин. – Как молчать? Рогат Сашка или нет? Брюхата Лизавета? Или нет?!
– Да все это, – легко отмахнулась Катрин, – все это совершенно никому не важно! А теперь – извините, я вас покину. У меня всего лишь час времени, чтобы успеть...
И она, не договорив, вылетела из комнаты, а Константину ничего не оставалось, как только в очередной раз пожать плечами.
Даже мечтать нельзя было о том, чтобы увидеться с Алексеем вновь. Днем и ночью под окнами дворца непременно кто-нибудь прогуливался! Слухи о неведомых злоумышленниках росли и множились, хотя ни одного из них не изловлено, не даже встречено никем не было. Знать, прятались умело! Но ловильщиков развелось не считано, и однажды даже господин Виллие, лейб-медик, не смог попасть в Таврический дворец. Он сутки провел в Михайловском замке у Марии Федоровны, которую скрутила почечная колика, а ночью за ним прислали – срочная надобность к ее величеству императрице Елизавете Алексеевне. Ну так при входе доктора остановили и принялись проверять-допрашивать, причем среди сторожей Таврического видел он офицеров, которые его лично знали... Доктор перепугался и вспомнил мартовские события пятилетней давности. Однако все же нашелся здравомыслящий человек, опознал государева врача и провел его в покои императрицы.
Оказалось, Елизавета лишилась чувств, возвращаясь с бала, и никакими силами, даже с помощью нюхательных солей, ее не могли привести в себя.
Император прибыл немедленно, именно он еще с полдороги от Нарышкиной отдал приказ доставить из Михайловского дворца Виллие. Поэтому, когда лейб-медик добрался, наконец, до опочивальни императрицы, он встретил там встревоженного Александра.
Молоденькая фрейлина Аполлинарьева, дежурившая при императрице впервые, была сама почти в обмороке от ужаса. Срывающимся голосом она бормотала что-то про холодные руки государыни, про стоны, про рвоту...
Услышав об этом, Александр бросил на Виллие встревоженный взгляд. Конечно, времена Екатерины Медичи остались позади, однако истории о ядах надолго приживались во дворцах и вспоминались, чуть что не так...
– Извольте выйти, ваше величество, – проговорил Виллие, перехватывая холодное, влажное запястье императрицы. – Вы можете отправиться отдохнуть – я пришлю сообщить вам о результате.
– Ничего подобного, – недовольно сказал Александр. – Я останусь ждать в соседней комнате.
Виллие не раз слышал эхо таких разговоров: мол, Александр был бы счастлив избавиться от нелюбимой жены... Ничего в поведении императора не изобличало сейчас нелюбящего супруга. Тем лучше. Ибо, если Виллие не ошибается, государя ждет приятная новость. Давно пора! Давно пора!
Спустя час выяснилось, что Виллие не ошибался. С самым важным и довольным видом появился он перед императором:
– Ваше величество! У меня для вас известие строго конфиденциальное.
Александр, и без того бледный от бессонной ночи, и вовсе побелел. Движением руки он приказал присутствующим выйти.
– Что случилось? Что с ней? Речь о ее болезни, я верно понял?
«Она умирает?» – чуть не спросил он, но осекся, совершенно запутавшись в том сложном чувстве, которое вызвало в нем это предположение.
– Сия болезнь из тех, которые начинаются, развиваются и проходят в течение девяти месяцев, – не без игривости сообщил Виллие, который иногда любил этак вот пошутить. – Словом, у меня для вас известие государственной важности. Императрица в тягости! Сейчас у нее три или четыре месяца – я пока затрудняюсь определить точнее. Беда в том, что регулы у ее величества происходят крайне бессистемно, пропадание их на два или даже три месяца – дело, к сожалению, вполне обычное. Как вы помните, после первых родов ее величество страдала кровотечениями, которые, уменьшившись, привели к сокращению регул. Оттого мы с ней только теперь смогли обнаружить беременность. А первые признаки – тошнота, рвота, обмороки – тоже проявились с запозданием. Я, собственно, только по состоянию матки сумел определить срок, однако же с большой долей приблизительности... – Тут Виллие умолк, ибо вспомнил, что царствующие особы не любят, когда при них начинают щеголять столь низменной анатомической терминологией.
– Боже ты мой... – пробормотал Александр и обхватил голову руками. – Может быть это, или мне чудится? Я думал, у нас никогда не появятся дети! Никогда больше ... И вот такая весть... Я настолько изумлен, что даже не в силах радоваться. А как она? Счастлива?
– Она очень измучена своим нездоровьем, – уклончиво проговорил Виллие. – Она просила вас прийти.
– О, конечно! – Александр сделал вид, что вовсе и не собирался уходить из дворца. Ноги сами готовы были понести его прочь из Таврического – туда, где он чувствовал себя дома, к Марии Нарышкиной. Именно ей первой он хотел поведать ошеломляющее известие.