Тайный код гения
Шрифт:
– Красиво-то как! – вполголоса сказал он. – С годами природа радует больше всего… В ней есть нечто величественное в отличие от людей, которые мельтешат и стряпают свои делишки, не думая ни о ком и ни о чем. Кроме самих себя. Да и о себе-то порой не думают.
Она откликнулась не сразу, завороженно смотря на воду, уток и ржавую позолоту, рассыпанную вокруг.
Девушка снова сняла очки и потерла виски.
– Была бы тут лавочка.
– Зато сзади нас есть пенек, вполне пригодный для двоих.
Они сели боком друг к другу, и у Кати
– Тебе нелегко начать, и поэтому я возьму это на себя.
Теперь она смотрела не на воду, а прямо себе под ноги.
– Тебя смущает все.
Она кивнула и смотрела на него прямо, не отводя глаз.
– Смущает смерть отца, в которой больше вопросов, чем ответов.
Она кивнула и поспешно нацепила очки, чтобы спрятать выступившие слезы.
– Да… – ее голос звучал странно и отрешенно. – Почему он выпал из окна?
Возникла пауза.
– Почему ты молчишь, дорогая? – С тревогой спросил он, дотрагиваясь до ее плеча.
– Я думаю, как лучше приступить к этой разгадке.
– Но стоит ли… Может быть, лучше никого не тревожить?
Она посмотрела на него, и в глазах полыхнуло яростное пламя.
– Н-нет, – и Катя тряхнула головой. – Нет! Я не могу это оставить, если бы даже и хотела. Он мне снится, – добавила она уже тише. – С некоторых пор снится почти каждую ночь, он не находит себе покоя там… – подняла она глаза вверх. – И просит меня разобраться во всем этом, иначе он так и будет между небом и землей.
– Он давно уже нашел покой.
– Отец не приходил бы ко мне просто так. Я записывала эти сны в дневник. Хочешь прочитаю?
И, не дожидаясь ответа, провела пальцем по экрану дисплея.
– А где дневник? – не понял мужчина.
– Он здесь в электронном виде. Я перенесла страницы сюда, чтобы он был под рукой в любое время.
Про себя ее собеседник усмехнулся.
Как изменились времена. При слове «дневник» в воображении обычно возникала распухшая тетрадь, исписанная неровным от волнения почерком, а сейчас вместо тетради – электронный вариант.
«Сегодня я проснулась с легким чувством недоумения. Сон был таким ярким, что просыпаться не хотелось, но, проснувшись, я поняла, что сон – как вещий знак. Или символ перемен, которые неизбежны и сопротивляться им бесполезно. Мне снился отец – исхудавший, в каком-то странном пространстве, напоминающем не то пустыню, не то марсианский пейзаж. Он смотрел не на меня, а сквозь меня. И это пугало, хотелось поймать его взгляд, увидеть радость или восторг от встречи со мной, но я была с ним и в то же время – бесконечно далеко и от него, от этого пейзажа, выглядевшего, как рамка для чьих-то смутных воспоминаний…»
– Красиво! – в голосе Константина Петровича прозвучала легкая насмешка. – Ты писателем стать не собираешься?
Но ему ничего не ответили.
– Меня мучает его смерть, похожая на убийство, хотя все утверждают обратно.
– Я понимаю.
– Он умер, как вы знаете, во время своей поездки в Москву. Кто его вызвал и зачем, мы с матерью не знаем. Мы много раз потом все это обговаривали. И ответа не находили.
– Хочешь все восстановить.
Она кивнула.
– Да. Мы были в Бостоне, когда за ужином он нам внезапно сказал, что должен поехать в Москву. Именно должен, – она потерла лоб.
– А как твои дела? Как диссертация?
– Работаю…
– Сложная тема?
Она кивнула, смотря на темную гладь озера, по поверхности которого кружились, скользили золотистые листья, уносимые течением.
– Если повезет, то получу со временем место профессора в университете или пойду политологом в какую-нибудь корпорацию.
– Ты и серьезность? Как странно, что когда-то маленькая девочка сейчас мне говорит о серьезности!
Она коснулась его руки.
– Мне и самой многое кажется странным. Словно не было всех этих лет, а мне снова семь, и я гуляю в этом лесу… Какая загадочная непонятная штука время, вроде бы оно есть и вместе с тем – его нет.
– Философствуешь? – усмехнулся ее собеседник.
– А что еще остается делать в этом лесу, когда такая тишина, – она сделала судорожный вздох, и с губ слетел странный звук, словно всхлип.
– Ты кофе не хочешь?
– Откуда кофе? – подняла она глаза на мужчину.
– Позаботился. Раньше я своей Лере все время кофе с бутербродами готовил, – на его лицо легла тень.
Катя понимающе пожала ему руку. Его жена и дочь погибли в катастрофе двадцать пять лет назад. Лере было восемнадцать, жене – сорок пять. Остался сын, у которого были уже дети. Сын работал экономистом в крупном банке, ему удалось сделать хорошую карьеру. Но рана от смерти родных у мужчины не заживала.
Екатерина постаралась перевести тему.
– Так что я уже не та маленькая Катя, а серьезное создание.
– Я вижу, – он прислонился к дереву и посмотрел на воду.
– Только со всем этим надо быть осторожной.
Едва уловимо она нахмурилась.
– Что вы имеете в виду?
– Ничего конкретного, говорю абстрактно. Осторожность никогда не повредит. А потом, мне кажется, ты не до конца договариваешь.
Катя вздохнула.
– От вас ничего не утаишь!
– И не надо. Лучше рассказать все как есть.
Со слов Екатерины вырисовывалась следующая ситуация: она писала диссертацию на тему, связанную с российско-американскими отношениями в тридцатые годы. И здесь неизбежно вырисовывалась фигура Уильяма Буллита, того самого, с которого, по некоторым версиям, Булгаков списывал Воланда. Буллит попал в Россию в судьбоносное время. 1933 год, когда уже не за горами были чистки 1937 и 1938 годов, надвигалась Вторая мировая война, и весь мир вообще катился в тартарары.