Тайный посол. Том 2. Черный всадник. Шелковый шнурок

Малик Владимир Кириллович

В гостиной воцарилась напряженная тишина. Потом кто-то охнул. Прошелестел осторожный, придушенный шепот.

Полковник Яненченко, который лучше, чем кто-либо из присутствующих, знал Юрия, покачал головой. «Ну и ну! Вот это дела! Наш Юрась влюбился! – подумал он ехидно. – Давненько за ним не водилось такого греха… Неужели его намерение серьезно? Или это очередная прихоть сумасброда?» Однако промолчал, поскольку чувствовал, что и над ним собираются тучи.

Мурза Кучук тоже ни малейшим движением не выдал своих чувств, только многозначительно взглянул на Чору, а тот в ответ слегка опустил

густые черные ресницы. Никто не видел этого диалога взглядов, а если б и видел, то не придал бы значения, так как понятен он был только отцу и сыну. Кроме того, все были так поражены словами гетмана, что никому и в голову не пришло наблюдать за белгородским мурзой.

Первым нарушил молчание Ненко:

– Но ясновельможный пан гетман забывает одно обстоятельство…

– Какое?

– Адике мусульманка…

– Ну и что?

– А гетман христианин…

– Глупости! – выкрикнул раздраженно Юрась. – Припомни, сколько девчат-христианок было взято в жены наивысшими сановниками Порты! А украинка Настя Лисовская стала даже султаншей Роксоланой… Так почему же в этом случае вера должна стать преградой? К тому же, мне кажется, последнее слово должно остаться за Адике… Но она – все тому свидетели – не проронила ни слова. Ведь издавна известно, что молчание – знак согласия!

Взгляды всех устремились на девушку.

Златка была ни жива ни мертва. Только мелко дрожал бокал в ее руке, из него выплескивался багряный, как кровь, напиток.

Она подняла голову. В ее широко раскрытых глазах стояли слезы. Но голос прозвучал твердо:

– Я никогда не буду гетманшей! Никогда!

– Адике! – вскрикнул Юрась.

– Запомните – никогда! – повысила голос Златка. – Самая злейшая кара не заставит меня отдать вам сердце и руку. Я люблю другого!

Она поставила свой бокал на стол и смело посмотрела гетману в лицо.

Все замерли. Ненко, Младен и Якуб побледнели.

За гетманским столом назревала буря.

Азем-ага и татарские салтаны с любопытством ждали – что будет дальше? Многогрешный положил руку на саблю и, весь в напряжении, подался вперед, следя, как верный пес, за своим хозяином.

У Юрася вдруг перехватило дыхание. Его душило бешенство.

Но не успел он вымолвить и слова, как распахнулись двери – и в покои ввалились трое подвыпивших старшин, выходивших до ветру, а с ними – высокий незнакомец в дубленом кожухе и бараньей шапке.

– Мы поймали запорожца, пан гетман!

– Заглядывал в окна!

Старшины подтолкнули запорошенного снегом казака на середину гостиной, поближе к гетману.

Когда незнакомец снял шапку и поклонился, послышался легкий девичий вскрик: это Златка и Стеха не смогли удержаться от невольного возгласа. Но никто из присутствующих, кроме Младена, Ненко и Якуба, не обратил на это внимания, поскольку для гетмана и его окружения значительно большей неожиданностью, чем девичий испуг, было появление в Немирове, да еще в доме гетмана, запорожца. Все смотрели на красивого молодца и ждали, что он скажет. Но он молчал, внимательно вглядываясь в лица присутствующих.

Яма

1

Приказав отряду из тридцати казаков дожидаться их в Краковецком

лесу (Самусь, Абазин и Искра со своими небольшими отрядами отделились раньше и разъехались каждый в свою сторону), Семен Палий с Арсеном и его друзьями прибыл вечером в Немиров. Когда больше стемнело, они спустились в долину, осторожно перевели коней через замерзший пруд и, поднявшись на взгорье, где начинался город, прокрались окольными тропинками к крайней убогой хатке, что одиноко стояла у обрыва. В ее маленьких окошках мерцал едва заметный в плотной вечерней тьме огонек…

На их стук в окно из хаты донесся слабый женский голос:

– Кто там?

– Открой, мать! Не бойся. Мы люди свои – не басурманы. Зла не причиним, – сказал Палий.

В сенях загремел засов.

– Заходите, коль вы добрые люди, – послышался в темноте тот же голос.

Оставив Яцька с лошадьми, казаки вошли в хату. В челе печки горел жгут соломы, освещавший маленькую сгорбленную бабусю, худую, сморщенную, одетую в какие-то лохмотья. Она испуганно жалась к шестку, пропуская четырех незнакомцев.

– Добрый вечер, мать, – поздоровались казаки, оглядывая хату.

– Вечер добрый.

– А в хате не жарко, – заметил Палий, указывая на пар, струящийся изо рта.

– Нечем протопить… А в лес идти сил нету уже… Соломки малость осталось в клуне – вот и подтапливаю, – тихо ответила старушка.

– Так что ж, одна живешь, мать?

– Одна…

– А где семья?

Бабуся помолчала. Всхлипнула:

– Семья… Семейка моя… Были у меня три сына и две дочки… Были невестки, зятья, внуки… Полна хата людей была… А теперь вот одна-одинешенька осталась… Как перст… Как Богом проклятая… Нету никого!..

– Ясно. – Палий тяжело вздохнул, осматривая закопченные облупленные стены.

Старуха вытерла уголком платка мокрые, воспаленные от слез глаза, спросила:

– Вы кто будете, люди добрые? Вижу, не Юраськовы пособники…

– Нет, мать. Мы запорожцы… Издалека прибились… Думаю, пустишь нас переночевать?

– Ночуйте. Только ведь и души не согреете. Да и угостить вас нечем…

– Не беспокойся, мать, – весело ответил Палий и повернулся к друзьям. – Ну-ка, хлопцы, айда за дровами! За соломой, за водой!.. Ховайте коней в поветь, чтоб ни одна собака не заметила их! Саквы [35] в хату!.. А я тут пока с бабусей побалакаю…

35

Сак, саквы (укр.) – переметные сумы.

Час спустя в печи потрескивал сухой валежник, в большом горшке булькал пшенный кулеш, заправленный салом. Кроме пшена и солонины, в казацких саквах нашлись коврига хлеба и несколько головок чеснока. Палий походным ножом разрезал хлеб на шесть равных кусков, на каждый из них положил по зубчику чеснока, в большую глиняную миску, что принесла бабуся из кладовки, налил кулеша, дразнящего ноздри проголодавшихся людей вкусным запахом жареного сала, и пригласил всех к столу.

– Мать! Друзья! Угощайтесь чем Бог послал… Если б еще по чарке горилочки – так и вовсе был бы отменный ужин!