Тайный советник императора Николая II Александровича
Шрифт:
– Ну Попов! Ну удружил! А ведь я над тобой чуть не посмеялся: человек хочет наградить, спев песенку, как маленький мальчик. Но такая песня – это другое дело. Она не только нашему кораблю – всему флоту не помешает. Ну-ка, Ванюша, теперь ты.
Один из песенников, молодой парень, вряд ли и 20 лет есть, голубоглазый блондин, начинает петь. Как ни странно, мне только один раз приходится подсказать ему слова. И ещё раз я поправляю мелодию, когда он уж очень по-своему её трактует. А поёт он… Да, у него, вероятно, абсолютный слух, красивый баритон. Но откуда у молодого парня столько уверенности? Он не повторяет моё исполнение, он прямо с ходу переделывает трактовку песни. Я совершенно уверен, что он сознательно пытается её улучшить.
–
Я тоже Михалыч, но это адмирал явно говорит второму песеннику, хмурому мужику под сорок с чёрной бородой. Основную мелодию снова ведёт Ванюша, а Михалыч басом даёт второй голос, эхом повторяя за Ванюшей. В результате они без единой репетиции и без музыки так исполняют известную песню, что становится очевидным – вся наша эстрада – это дешёвка. И есть в их пении что-то церковное – наверняка оба были певчими. А скорее всего, и остаются.
– Ладно, ступайте, но будьте готовы и перед Государем спеть. Сергей, ладно, будь по-твоему, замолвлю о тебе словечко государю. А вы, Станислав, отведите, пожалуйста, нашего гостя на ночлег. Ну, найдите для него что-нибудь.
Всё тот же офицер – не разбираюсь я в морских званиях – Станислав Тузовский, ведёт меня вниз по трапу, и в каком-то закутке, чуть ли не в коридоре, предлагает гамак. Условия, на мой взгляд, более чем спартанские.
– Где гальюн, надеюсь, найдёте?
– Нет, лучше покажите.
С неохотой, но гордый поляк показывает мне необходимое заведение. Снимаю тяжёлые ботинки, забираюсь в гамак. Самое время поразмыслить, как я тут оказался и что теперь делать. Как назло, ни одной умной мысли в голову не лезет, и вдруг я понимаю, что эта беготня, которую я в последнее время слышу, неспроста – я незаметно заснул, и теперь уже утро. В гальюне нет не только душа, но и умывальника, и где умываться – мне неясно. Выбираюсь по трапу на палубу – да, чем хорошо это лёгкое молодое тело – по трапу лазит даже с удовольствием. А матросов на этом корабле явно немало – похоже, что он рассчитан на движение под парусами и под паровой машиной, гибридный тип, популярный в середине XIX века. А к парусам, конечно, прилагаются матросы, и в большом количестве. Но парусов сейчас нет, дымят трубы, а матросы, значит, есть лишние. И с десяток этих матросов усердно моют палубу. Другие умываются из своеобразных мягких вёдер, типа брезентовых. Я тоже с удовольствием умываюсь, подойдя к такому ведру.
Делать мне особо нечего, внимания на меня не обращают. Возвращаться в гамак не хочется категорически. Тут с помощью дудок подаётся какой-то сигнал, и матросы начинают куда-то уходить. Иду и я за ними. Ага, это столовая. Сажусь вместе со всеми на лавку. Молодое тело не страдает отсутствием аппетита. Соседи, кажется, тоже не дураки поесть. Но и кормят неслабо: кроме первого, второго и третьего дают ещё пирожки и десерт, всё довольно вкусно.
Завтрак – это хорошо, но после этого на меня обрушивается тяжёлое, утомительное безделье. Мне буквально некуда деваться. На палубе негде сидеть. Некоторое время я разглядываю берег, недалеко от которого остановилась яхта. Но на этом развлечения заканчиваются. Но вот появилось что-то новое: девочка в большой шляпе и светлом платье. По виду младшая школьница. А ведь это… Да, больше некому – наверняка принцесса, дочка Николая. Сколько ей жить осталось? 15 лет. Наверно, будет ей уже за 20. Вот ведь несчастная судьба – родиться принцессой, просидеть всю жизнь взаперти и умереть в молодости…
И тут ко мне подходит здоровый мужик лет тридцати, разумеется, с усами:
– А ты чего уставился? Нельзя так смотреть на великую княжну.
Кажется, он даже дёрнулся замахнуться, но передумал. Я бы, конечно, ответил, и он, наверно, это увидел по глазам. Но вот чем бы закончился поединок? У меня когда-то был оранжевый пояс по карате, но мужик в матросской форме весит, наверно, килограмм 80 и выглядит сильным. А моё новое
Тут принцесса скрылась из вида, и мужик трусцой устремился за ней. Да, торчать на палубе мне теперь хочется ещё меньше. Пойду уж лучше опять в столовую.
– Мужики, могу вам помочь, мне всё равно делать нечего.
– Сам ты мужик, а мы матросы.
– Точно. Как я не заметил? Так что – дайте работу какую-нибудь.
– А что можешь? Картошку чистить умеешь?
– Чего там уметь, дело не хитрое.
– Ну пошли, поможешь.
Два матроса с несчастным видом чистят картошку. В одном ведре моют нечищеную, в другое чищеную бросают. Присоединяюсь к ним и я, благо, табуретка есть. Вялый разговор идёт… конечно же, о бабах. Обсуждают каких-то знакомых, кажется, из Кронштадта. Я так понял, что этим бабам надо платить. Не уверен, что это профессионалки, может, просто подрабатывают.
– А ты, паренёк, что скажешь?
– Я? У меня таких знакомых нет.
– Уж не монах ли? – вопрос явно с насмешкой.
– Не сподобил господь.
– Он тебя вообще сподобил на что-нибудь? В смысле баб?
– Да особо не об чем рассказать, – разумеется, им я ничего такого не расскажу уж точно.
Больше ко мне не пристают, а чищу я хорошо. Вдруг влетает Ванечка, тот, который песенник.
– А, вот вы где. Вас ищет адмирал, пойдёмте скорей.
Матросы бросили чистить, смотрят на меня. А я, сполоснув руки, иду за Ваней в каюту адмирала.
– Господин Попов, тут такое дело… – кажется, Нилов немного смущён, – Государь вас принять не соизволил. Он ведь на отдыхе, а вы как бы работать предлагаете, – адмирал делает паузу, но видно, что мне пока надо продолжать слушать, – Он вообще-то добрый. Он был готов вас принять как спасённого, но вам же надо не этого.
Ещё одна пауза.
– Но я кое-что придумал. Есть тут один важный генерал. Барон Мейендорф Александр Егорович. Командует конвоем Его Величества. Там у него всякие есть, есть и казаки. У них песенники неплохие. Я с ним поговорил, а ты бы не мог им какую-нибудь казачью песню подсказать? Если понравится, они исполнят перед Его Величеством, а там… Или Государь сам спросит, или Мейендорф о тебе упомянет.
– Я-то не песенник. Но одну-две песни на казачью тему знаю.
Адмирал лично ведёт меня к «важному генералу»:
– Извини, Сергей Михайлович, но ты… Видимо, купцы в ваше время… Вести себя ты совершенно не умеешь.
Мейендорф производит двойственное впечатление. Каюта у него меньше, чем у Нилова, раза в два. И выглядит он – я бы его не за немецкого барона принял, а за русского казака из зажиточных. Летом он сидит в папахе. Ещё и борода – у него голова не перегревается? Лицо довольно простое. Но, с другой стороны, мундир с неимоверным количеством каких-то шнурков и висюлек, важная манера себя держать. Нилов строго взглянул на меня – мол, не ляпни лишнего. Я невозмутимо молчу. Нилов доверительно приобнимает барона за талию, что-то негромко говорит. Барон с русским именем Александр Егорович важно кивает. Затем пожилые сановники достают бутылку, и наливают в рюмки. Кажется, это хороший французский коньяк. Меня они воспринимают как предмет мебели. Вряд ли кому-то придёт в голову предложить шкафу коньяк.
А вот заходят ещё двое в папахах, это явно казаки. Да, зря я думал, что Мейендорф похож на простого казака. Видимо, моё представление о казаках из кино не соответствует действительности. У этих бородатых господ отсутствие образования буквально на лбах написано. Мейендорф важно кивает.
– Господин Попов, будьте добры, для этих господ что-нибудь казачье, – адмирал строит мне гримасы – мол, спрячь куда подальше свой демократичный стиль поведения. Вроде, я и раньше вёл себя с уважением к адмиралу, но теперь понимаю, что он терпел мою грубость за счёт своего ангельского характера. Бородатые в папахах внимательно на меня смотрят, и я в медленном темпе начинаю: