Тайный суд

Сухачевский Вадим Вольфович

Автомобиль был уже на пути в открывшуюся перед ним вселенную, когда с мачты внезапно сорвалась какая-то астролябия и врезалась в «рено», уже отрывавшийся от земли. Оглушительный удар – и сверху, как шрапнель, посыпались осколки. У сестры Евфросинии парашютом раскрылась юбка, и женщина упала вслед за братом Серафимом – спиной на вздыбившийся и торчавший из автомобиля коленвал. Перед тем, как испустить дух, она прошептала лишь два слова:

– Я счастлива!

– Я счастлив, – прохрипел брат Серафим. Их уста слились в поцелуе, и оба они в единый миг отошли

в мир иной.

– Счастье! Счастье! Это было подлинное счастье! – закричали в толпе.

Глава 20

Блюдо, подаваемое холодным

– Да, подобному счастью можно только позавидовать, – проскрипел своими жерновами смуглолицый монарх. – Однако… – перевел он взгляд на высохшего человечка со злобным лицом. – Однако, брат Кудим, на твоем лице я не вижу даже отблесков того счастья, которое освещает другие лица здесь. Неужели в твоем сердце нет даже потаенного уголка для счастья?

– Ах, – вздохнул тот, – вы же знаете, сир…

– А, да, да, – кивнул монарх, – вспоминаю твою историю. Твое счастье – иного рода, и его надобно подавать холодным. – Впервые он поднял глаза на Катю и Юрия; эти мертвые глаза напоминали антрацит. – Вы принесли то, что от вас требовалось? – спросил он.

– Вот, – Катя протянула ему банку с квашеной капустой.

Монарх поставил банку в углубление между тронами, открыл ее, вытянул несколько полосок капусты, положил их в рот, и в его глазах даже промелькнуло что-то живое.

– Хучим, абусала хучим, – удовлетворенно произнес он.

– По-шумерски, кажется, – шепнула Катя.

– В действительности, этот язык гораздо старше, – услышав ее, сказал монарх, подцепив еще капустки. – Он так же древен, как голод и нищета, а что может быть древнее в истории человеческого рода? Но капустка ваша воистину хороша; я так подозреваю, что с Дорогомиловского рынка.

– Хучим! Анабузык беш! – подтвердил свинорылый король, подцепив жирными пальцами и свою долю капустки.

– Но мы несколько отвлеклись, – продолжил темнолицый. Он снова посмотрел на сухонького человечка своими антрацитовыми глазами. – Итак, брат Кудим, в чем ты видишь свое счастье?

– Я требую справедливости! – вскричал брат Кудим.

– О, – заколыхался свинорылый, – тогда, боюсь, мы ничем не сможем тебе помочь. Где ты видел ее, справедливость? Покажи ее нам.

Человечек задумался, но поскольку так и не нашел, что бы мог предъявить монархам, сказал:

– В таком случае, ваше… в таком случае, сир, я хочу мести. Настоящей, свершившейся мести, вот чего я хочу!

– Вот это уже лучше, – кивнул свинорылый. – Ибо истинная месть всегда сопутствовала нужде и голоду; стало быть, это в некотором роде по нашей части. Но как здесь уже говорилось, месть – это блюдо, которое следует преподносить холодным. Я слышал эту мысль от одного тифлисского семинариста, и она запала мне в душу [19] . Мысль наверняка здравая, ибо по сей части этот семинарист впоследствии немало преуспел. Твои же глаза,

брат Кудим, горят огнем; о каком же холодном блюде тут может идти речь? Для начала успокойся и изложи нам свою историю.

19

Согласно одной из непроверенных легенд, эти слова принадлежали И.В. Сталину в бытность его тифлисским семинаристом.

– Он надругался над моей тринадцатилетней дочерью! – выдохнул брат Кудим и так сжал пальцы в кулаки, что с ладоней закапала кровь.

– Ну вот, ты уже способен к членораздельной речи, – похвалил его свинорылый. – Назови же теперь имя своего обидчика.

– Его называют Лунный оборотень, – ответил тот, – но я его выследил; в жизни его зовут…

– Павел Никодимович Куздюмов, – проскрипел своими жерновами темноликий, – ведущий служащий Наркомтяжа. Что ж, он хорошо известен и нам; мало того, скажу тебе, он сейчас находится совсем неподалеку.

Катя и Васильцев переглянулись: вот, оказывается, где скрывался Лунный оборотень, на поиски которого Тайный Суд потратил столько сил! Только зачем эти подземные царьки удерживали его?

– Да, да, – подтвердил свинорылый, – он совсем рядом; но видишь ли, какая беда… Его уже выследили совсем другие люди. Двоих из них ты можешь даже сейчас лицезреть. – Он кивнул в сторону Кати и Васильцева. – Но эти люди используют одно слово… ты вот, брат Кудим, тоже раз по неразумению употребил его, а мы тут, сирые, даже и не поняли толком. Ну-ка, повтори еще раз.

– Справедливость, – уже менее уверенно повторил брат Кудим.

– Вот-вот, – кивнул свинорылый. – А что это такое, мы, признаться, так и не смогли уразуметь. Скажи, что вот, например, ты понимаешь под этим словом?

– Смерть гаду! – твердо сказал брат Кудим.

– Я рад, что наши понимания совпадают, – согласился темнолицый. – И смерть этого, как ты выразился, гада тебя настолько удовлетворит, что ты воспримешь это как истинное счастье?

– О да! – воскликнул тот.

– Видишь ли, – вздохнул монарх, – люди, уже почти изловившие твоего оборотня, порой считают, что человечка можно исправить, даже такого гадостного, как этот твой Лунный оборотень. Они проводят над подобными некий свой суд, который почему-то считают справедливым. Может быть, и твое сердце, если оно достаточно горячее, тоже внемлет каким-нибудь словам об этой самой справедливости, которой, ей-ей, нет места на свете. Ну, что ты скажешь на это?

– Нет! – твердо заявил брат Кудим. – Мое сердце холодно как лед.

– Вот и прекрасно! – кивнул свинорылый. – И коли так, то вынеси сам тот единственный приговор, которого твой оборотень по праву заслуживает. Впрочем, я что-то не вижу здесь самого господина Лунного оборотня.

Толпа вытолкнула маленького человечка на середину зала и расступилась. Куздюмов зыркал глазами во все стороны, но нигде не находил поддержки.

Как и полагается отпетому негодяю, начал он с торговли. Проговорил: