Тайный воин
Шрифт:
– Учитель… – не открывая глаз, позвал стень.
Ветер тотчас оказался рядом, отвёл светлые волосы, падающие на лицо.
– Я здесь, – сказал он. – Лежи смирно.
Лихарь неловко шевельнулся под одеялом:
– Смеяться… будут же…
– Будут, – уверенно подтвердил Ветер. – Ещё и снеговика слепят, как ты с той молодухой мужевал.
Лихарь содрогнулся, застонал. По шее перекатилась тонкая цепочка с надетым на неё царским сребреником.
– Лучше бы мне в лесу кровью истечь…
Пробежать больше двух вёрст, прижимая хлещущую боевую жилу, было подвигом.
Когда примчался Ветер, выдернутый из лесного притона, Лихарь лежал почти как теперь, со жгутом на левой ноге, затянутым под самый промежек. Ветер закрутку распустил, спасая ногу от омертвения, но неусыпно следил за кровяным пятном на повязке – не поползло бы вширь.
– Учитель…
Лихарь снова тянулся к одеялу, ему было холодно. Источник поймал его руку:
– Пить хочешь?
– Учитель… воля твоя… Как мне теперь…
Ветер посоветовал:
– А ты вместе с ними посмейся.
Лихарь было дёрнулся, не иначе представив, как должен будет весело вторить всякой соромщине. Ладонь источника пригвоздила к постели, не дав раструдить рану.
– Пока Владычица не подарила нас поцелуем, мы сами ученики, – сказал Ветер. – Вот и учись. Ртов им всяко не застегнёшь.
– Да я…
– Насмешничать они обязательно будут, – спокойно повторил Ветер. – Не в глаза, так заглазно. Или тебе покажется, что смеются. Выбирай, как с этим быть. Бить станешь, кто под руку попадёт? Так на зуботычинах далеко не уедешь. А вот если с ними поплачешь и посмеёшься, да ещё хоть как-то наумишь, ведь они тоже скоро по девкам пойдут… Тогда-то они и в воду за тобой, и в огонь.
Лихарь некоторое время молчал.
– Учитель, ты мудрый, – прошептал он затем. – Когда я ещё таким стану…
Ветер прошёлся туда-сюда.
– Мудрости во мне немного, – сказал он. – Надо просто ничего не бояться. А боишься – не показывать. Они ищут силы и клюют того, кто явит слабину. Дашь почувствовать, что боишься насмешек, – тотчас засмеют. Ещё придёт время открыть им, что ты тоже можешь быть уязвимым. Но так открыть, чтобы только прочней к себе привязать.
– Объясни, учитель…
– Ну вот если бы это я вилами получил, ты что сделал бы?
Лихарь приподнял голову, глаза болезненно и страшно блеснули.
– Сжёг бы в доме этого Недобоя со всем родом… Чтобы ни семечка, ни ростка… – Стень запнулся, глаза померкли, он тихо сказал: – Ты думаешь о том, что сделал бы Ивень…
Ветер усмехнулся, покачал головой:
– Скажем так, ты не бросился бы меня добивать, чтобы самому стать источником.
Голос Лихаря наполнился страданием.
– Учитель…
– С тобой я этого добился, – сказал Ветер. Задумчиво кивнул. – Добьюсь и с другими, даже с правобережником.
Стень уткнулся в подушку, промолчал. Рука опять поползла натянуть одеяло, но остановилась.
– Ты был сиротой, – продолжал Ветер. – Сиротское дело понятное: кто куском поманит, за тем потянет. А дикомыт… одно слово, дикомыт. Он родительский сын, и я его приневолил. Если уж этот у меня из рук есть начнёт, значит я впрямь стою чего-то.
Лихарь
Ветер сразу оказался подле ученика.
– Терпи, – велел он.
Стал закручивать жгут.
– Учитель… – прошептал Лихарь. – На что выхаживаешь? У тебя Ивень был… теперь этот вот… не я…
Пятно перестало расползаться. Ветер погладил стеня по мокрым встрёпанным волосам.
– Дурак ты, – в который раз повторил он. – Не был бы ты мне нужен, стал бы я тебя всё время ругать!
Приснившаяся жизнь
К полудню перед воротами крепости стояла на коленях вся семья Недобоя. Ворота были раскрыты, но люди не решились войти. Бухнулись на талую землю, едва ступив в зеленец. Сам Недобой, в одночасье осунувшийся и постаревший. Пережитая ночь, несомненно, подбавила острожанину в бороду седых волос. Старший сын, беспомощный и свирепый, сжимал кулаки, как мог обходил взглядом молодую жену. Та молча раскачивалась, опухнув от слёз. Вот это было горе так горе, света невзвидеть, куда там её прежним кручинам. Впереди всех клонил белую голову старенький отец Недобоя. Бабка с матерью обнимали Лутошку, зачем-то связанного – и так избитого, что еле раскрывались глаза.
Они стояли как раз под деревом Ивеня.
– Добили Недобоя, – пробормотал Ознобиша.
Младшие ученики смотрели вниз, сгрудившись на стене.
– Парня теперь, знамо дело… – Хотён завёл руки за спину, согнулся, высунул язык.
Пороша тоже согнулся, стал хохотать, хлопая себя по бёдрам.
Ознобиша сглотнул, замолчал, отвёл взгляд.
– А двор небось на шарап! – У Пороши загорелись глаза, он ещё ни разу не видел, как отдают на разграбление двор, тем более не участвовал.
– Нас-то всё равно близко не пустят, – шмыгнул носом Шагала.
Он был деревенским сиротой и не отказался бы порыться в нарядных красивых вещах, которые в руках даже никогда не держал.
– Вешать не за что, – рассудил Воробыш. – Он же не отступник.
Пороша заспорил, отстаивая казнь:
– Он сына Мораны убить хотел. Значит, вроде как на Неё посягнул.
– Так не убил же? Лихарь ещё, может, встанет…
Ребята примолкли, раздумывая, кому чего бы хотелось. На Великий Погреб Лихаря проводить – или здравствовать ему, вставшему? Ветра они трепетали… и, пожалуй, любили. Лихаря – просто боялись.
Ощутимая возможность перемен притягивала и пугала.
Воробыш нечаянно выразил общую мысль:
– А кого, если вдруг, учитель новым стенем к себе…
– Белозуба, – предположил Хотён.
– Да ну! Одноглазого?
– И опалённый он, за стол последним садится.
– Тогда Беримёда.
Тут сморщился даже Пороша.
– Сквару, – хихикнул Шагала.
Пороша замахнулся дать подзатыльник.
Несчастные острожане маялись возле страшного дерева, не смея ни приблизиться к воротам, ни податься прочь. Что станут делать, если до ночи никто к ним так и не выйдёт? А колени занемеют или, паче того, нужда телесная подопрёт?