Тайра. Путешествие на Запад
Шрифт:
— Ты мне баки не крути — начинает барон и наклоняется вперед: — говори, ну?
— Так я и говорю — лирийское. Последняя бочка. Как ты без вина будешь? Да, остались две бочки вина из Южных Пределов и одна бочка столичного кисляка, но разве ж это вино? Уверен, что нет. Одна надежда что караван в этом месяце раньше пройдет… или можно рейд организовать в Пустоши… у них там свои рецепты. А что, давненько мы фляги с горьким пойлом не трофеили, глядишь и девок смуглых подберем… все одно скукотища. — говорит сержант.
— Уходишь от ответа? Ну, ну. Изволь отвечать прямо, когда тебя сюзерен спрашивает — никак по душе тебе эта
— Вовсе нет. — говорит сержант и наливает себе еще вина: — вовсе нет. Так то ладная девица да бесстыжая, но нет. Это я от любопытства и гуманизма. Жалко мне ее.
— А что скажешь, коли я тебе ее отдам? — прищуривается барон: — ну, то есть сперва сам попользуюсь… раза два-три, а потом — тебе отдам? Насовсем?
— Экхех… — давится вином сержант и поднимает голову.
— Ну вот. Решено. — вздыхает барон: — вот все и решилось. Допивай вино, пойдем в подземелье, снимем твою будущую жену со стены. Только натерпишься ты с ней… помяни мое слово. Однако же я тебя удерживать не буду. Вот тебе моя баронская клятва — клянусь обвенчать вас завтра поутру при всем честном народе.
— Право первой ночи — бурчит сержант себе под нос.
— Ну что ты как ребенок, право слово! — расстраивается барон и хлопает себя по ляжкам: — ладно! Ладно! Все такие чувствительные! Все равно она тебе рога наставлять будет, она молоденькая, а ты старый хрыч! Ладно, не буду я пользовать твою жену… первое время. Пусть медовый месяц у тебя будет, сам потом и попросишь, думаешь я не вижу, какой у нее темперамент? Заездит она тебя к черту… а и пес с тобой. Сам напросился. Допивай и пошли.
— Господин сержант просили, чтобы ему сказали! — в дверь просунулась голова Марженки: — две свечи истекли!
— Ну вот. Допивай и пошли. А то у твоей девки руки затекли уже поди. — вздыхает барон: — что за ночь… то вздерни кого на стенку, то сними. Суета сует.
— Господин сержант! — кто-то бесцеремонно отталкивает Марженку и та с ойканьем освобождает дорогу. В зал врывается стражник, молодой Анжей, как положено на дежурстве — в накидке, шлеме и с алебардой.
— Господин сержант! Атака! Дальние заставы сигнал послали! Племена собрались!
— Да твою же за ногу… — бормочет барон себе под нос: — как невовремя то… много их там?
— Застава говорит, что никогда так много не видели. — докладывает стражник: — идут бесшумно, через полдня тут будут.
— Ну что… иди, командуй, сержант. — оседает в кресле барон: — двери затворяйте да оружие из арсенала доставайте. Масло кипятите, тетиву на самострелы натягивайте. А твою кралю со стены я сам сниму… коли нас самих на ту же стенку не повесят — обвенчаю вас после битвы.
— Труби тревогу! — вскакивает на ноги сержант: — детей и баб уводите в убежище! И гонца в Империю!
Глава 11
Глава 11
Барон стоял на стене и хмуро поглядывал вниз. Внизу пока было чисто, пересохший ров, который в дождливый сезон радовал водной гладью, а сейчас топорщился редкой изгородью из вкопанных кольев, чуть дальше — сухая от солнца коричневая поросль. Еще дальше, там, куда стрела из арбалета пока не достанет — собиралась Орда. Замок Западного Пограничья стоял на возвышенности и куда только доставал взгляд —
— В первый раз такое вижу — ворчит за его спиной сержант: — до самого горизонта все как будто в черный цвет покрасили, а ведь там, в долине — легионов пятьдесят без малого поместились бы.
— Может они мимо пройдут — без особой надежды выдает барон: — может сезон миграции у них. Или с пути сбились…
— Ну да — хмыкает сержант: — а полотнища видел? Цвета флагов?
— Это не флаги. Это бунчуки. Или как там по-ихнему… туги, вот. — поправляет его барон, вглядываясь в темные массы, двигающиеся в долине.
— Туги? Язык Пустошей учишь? Это ты правильно, пригодится — кивает сержант: — как раз на то чтобы их проклясть на понятном им языке перед тем как они тебе кишки выпустят. Говорят, мода сейчас в Пустошах голову брить да хлебным мякишем или тестом на голове как корону формировать, а потом в эту корону — масла раскаленного да кипящего наливать. Чтобы мозги закипели… как раз будет время высказаться, пока они масла кипятят.
— Типун тебе на язык — отвечает барон: — здоровенный такой, с гноем внутри. — он опускает руку на нагретый солнцем камень стены. Солнце уже уходит за горизонт, но нагретые камни с трудом отдают тепло, воздух на стене все еще горяч, душен и они на этой богом проклятой стене вечером — словно две мушки, впаянные в янтарь. Застывшие во времени. Барон смотрит вниз, на свою руку и видит, что она подрагивает от нервного тика. Он стискивает зубы и вдыхает отвратительно теплый воздух, ожидая почувствовать в нем запах нагретого руками железа, конского пота, сернистых выделений ездовых ящеров — всего того, чем и должна махнуть эта огромная, колоссальная людская масса. Но воздух безвкусен. Он стискивает кулак. Ну и что, думает он, ну и что, бывала тут Орда уже, два раза за его бытность… бывала. Отбили. И сейчас отобьем. Где этот чертов магикус?
— Хорошо, что вечер — невпопад говорит сержант: — ночью они на приступ не полезут. Надо бы наших отправить в Столицу торговым путем… может кто и успеет дойти.
— Ночью они далеко не уйдут, только ноги собьют да устанут, а у этих — ездовые ящеры вон. — кивает барон: — догонят. Гонца выслали, возле колокола мальчишку поставили — и то дело. До почтовой станции доберется, а там перекладными за два дня в Столице будет. Или за три.
— Мы столько не продержимся. — сержант вздыхает и чешет себе лоб: — видишь бунчуки-туги с желтым окрасом? Это ихние маги. До черта их там. Им и осадных орудий не надо, они эту крепость с землей сравняют, одно нас спасает — что не успели они за день подойти, так что на приступ с утра пойдут.
— Господин барон? — на стену поднимается Магнус Ио, боевой маг крепости, старый пень с прогрессирующей глухотой и с бельмом на левом глазу. Несмотря на возраст магикус был падок на хороший алкоголь и сладости, а пока был в силах — волочился за каждой девкой в окрестностях. Токмо покинула магикуса мужская силушка почитай вот уже лет десять, как и теперь он пребывал в постоянной депрессии, пытаясь заполнить пустоту в груди алкоголем и сладостями, через что стал неимоверно тучен и одышлив. На стену подняться и то два перерыва делает да пот с лица утирает платочком.