Тающий человек

Каннинг Виктор

День второй. Она выехала из отеля утром, до девяти тридцати. Это было точно установлено, потому что Денфорд, как прилежный секретарь, позвонил О'Дауде, который был в Лондоне (вероятно, там, где “не беспокоить после восьми вечера”), и О'Дауда дал ему указание позвонить в отель и передать Зелии, чтобы она ехала прямо в Канны, безо всяких задержек. Денфорд позвонил в девять тридцать. Зелия уже выехала. С этого момента — то есть, почти весь день второй, день третий, — до утра дня четвертого (когда Зелия, по ее словам, обнаружила, что она находится в Гапе, небольшом городке, расположенном в ста шестидесяти с чем-то километрах на юг от Ле Бурже-дю-Лак) ее жизнь — сплошное белое пятно. В Гапе она была без “Мерседеса”, без своего багажа и без памяти относительно

того, что с ней произошло с момента ее отъезда из отеля. На ней была та одежда, в которой она выехала из отеля, и ее сумочка с деньгами. Она взяла в прокате машину и приехала в Канны на яхту, где ее с нетерпением ожидал О'Дауда. Мне не было сообщено подробностей сцены ее прибытия и того, что произошло после, кроме одной — что никто, включая Зелию, не смог вспомнить никого из ее друзей и знакомых, кто бы жил где-нибудь между Ле Бурже-дю-Лак и Гапом. Я готов был спорить на все свои деньги, что Зелия лжет и что если она захочет, она может с точностью до минуты описать все, что произошло в те двое суток. А на деньги О'Дауды, я должен был доказать это и найти пропавшую машину.

После обеда у меня возникли трудности с Уилкинз. Она была у дантиста и тот поставил ей пломбу. Было немного трудновато понимать, что она говорит, так как половина ее челюсти все еще находилась под влиянием новокаина.

Следуя установившейся практике, я продиктовал ей для своего личного архива незамысловатый отчет о том, что произошло до настоящего момента. По выражению ее лица я понял, что ей все это очень не нравится. Она сидела с таким видом, будто я диктовал ей приказ об уничтожении какого-нибудь центрально-европейского гетто.

В какой-то момент она сказала:

— Я думаю, вам не следует больше иметь дело с О'Даудой.

Ясно, что этот Бована пытался убить вас.

— Большие деньги стоят риска. Жизнь полна опасностей. Во всяком случае, одна уже устранена.

Я закончил диктовать. Она закрыла блокнот и поднялась, чтобы уйти. Я остановил ее.

— Что ты думаешь? — спросил я.

— О чем?

— О различных вещах. Сперва, о Зелии. — Она явно пережила что-то очень эмоциональное и неприятное и ее подсознание заставляет ее забыть об этом. Я удивляюсь, что такое случается с женщинами так редко.

— Тогда, если ты считаешь, что Зелия — невинная девушка, пережившая душевную травму, почему мне следует отказаться от этой работы?

— Потому что такие люди, как О'Дауда далеко не невинны, особенно, когда дело доходит до вещей, которые имеют для них значение, например, деловые интересы и конкуренция. Часто случается так, что законных путей достижения их целей нет. И вот тут люди, подобные О'Дауде, начинают использовать других людей. Вот почему перед самым подписанием контракта с ним кто-то пытался убить вас. Просто напишите ему, что вы все еще раз обдумали и сожалеете и так далее, и тому подобное. Вокруг вас столько другой работы, стоит только немного поискать ее.

Это была, пожалуй, самая длинная публичная речь, которую я когда-либо слышал из уст Уилкинз. И я бы последовал ее совету, если бы не две вещи. Первая — это Джулия и ее беспокойство о Зелии. Я более-менее обещал ей все сделать. А затем — О'Дауда. Что-то в его характере задело меня. Он засел у меня в печенках. Я понимал, что, главным образом, это была чистая зависть. Но, по крайней мере, она была чистой. Я просто хотел показать ему, что есть человек, которым он не сможет помыкать и который не станет танцевать под шелест его чековой книжки. Что бы там ни было в той красной машине, оно ему было крайне необходимо. О'кей, мое дело найти машину, и здесь контракт заканчивается. Когда я узнаю, что в машине, и, возможно, это окажется у меня в руках, то прежде чем я отдам вещь ему, я получу свою порцию удовольствия, заставив его танцевать передо мной. Может быть, это некрасиво, но нам всем время от времени нужно испытывать моменты торжества своей власти. К тому же, власть подразумевает деньги, а уж этим я всегда смогу воспользоваться.

Я сказал:

— Я хочу, чтобы ты заказала мне билет

на завтрашний утренний рейс на Женеву и организовала машину к трапу. И еще закажи мне на завтрашнюю ночь номер в отеле “Омбремон” в Ле Бурже-дю-Лак. Если у тебя будут сложности, смело используй имя О'Дауды. Это срабатывает.

Она взглянула на меня, кивнула и направилась к двери. Когда она уже была у двери — одному только Богу известно, как выплыло это заявление — я сказал:

— Кстати, о машине для меня. Я хочу, чтобы это был красный “Мерседес 250SL”.

Она быстро обернулась.

— Почему?

— Потому что я еще никогда не сидел за рулем этой модели. А красный — мой любимый цвет. Скажи им, что мне нужна только такая машина, и неважно, сколько это будет стоить.

— Ну, в таком случае мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы угодить вам, не так ли? — Она вышла. Давно я не слышал, чтобы она говорила таким ледяным голосом.

К моменту моего появления дома в тот вечер Уилкинз уже решила все проблемы, связанные с моим воздушным путешествием, и получила заверение из Женевы, что меня будет ждать там машина и что, если это окажется вообще возможным, это будет красный “Мерседес”.

Моим домом была небольшая квартирка — спальня, гостиная, ванная и кухня — на одной из боковых улиц рядом с Тейт Гэллери. Из окна моей гостиной можно было увидеть, при определенном риске сломать шею, кусочек Темзы. Миссис Мелд, которая жила по соседству и вела мое домашнее хозяйство, долгие годы безуспешно вела борьбу с моим квартирным беспорядком. На столике у окна в вазе стояли принесенные ею хризантемы цвета ржавчины, а рядом лежала записка: “Для вас есть кое-что в духовке. У нас почти не осталось виски”.

Этим кое-чем был пирог с домашним сыром. Это означало, что она в хорошем настроении. Я зажег газ в духовке, чтобы разогреть пирог, вернулся в гостиную и налил себе виски. Она была права. Виски оставалось всего три четверти бутылки. Я сел, закинул ноги на столик и стал смотреть в окно, на лондонские сумерки. Жизнь, вероятно, не так уж и плоха, думал я. В духовке разогревался пирог с домашним сыром и луком, в руке у меня бокал виски, мои ноги на столике, а завтра я отбываю в дальние края на поиски украденной автомашины. Другие ребята моего возраста сейчас, наверное, все дома, пытаются оторвать своих чад от телевизора и заставить их сесть за уроки или ищут отвертку, чтобы починить поломавшийся пылесос, а их жены, наверное, на кухне, открывают банки с полуфабрикатами бифштексов, пирогов с почками и рисовых пудингов, а завтра у них будет все такой же обычный день. Разнообразие — приправа к жизни. Это как раз для меня. Каждый новый день не похож на предыдущий. Никогда не знаешь, что впереди. Никогда не знаешь, когда тебя будут пытаться застрелить, или когда в твою спальню проскользнет прекрасная девушка, взывая о помощи. Никогда не знаешь, когда тебя используют, тебе врут, обманывают или тайком смеются над тобой и презирают. Замечательная жизнь. Но проблема была в том, что в тот момент я не был настроен вести такую жизнь. Меня вдруг охватило унылое, мрачное настроение и я подумал, чем могла быть вызвана такая реакция. Явно чем-то, но чем? Я подумал, а не стоит ли покопаться и найти причину, но затем решил, что не стоит, и налил себе еще виски.

Только я управился с ним, как раздался звонок в дверь. Я подождал немного, надеясь, что за дверью перестанут нажимать на кнопку и уйдут. Но звонки не прекращались, поэтому я встал и пошел к двери.

За дверью стоял черный человек в темно-синем костюме и котелке, на одной руке у него висел зонт. У него было полное, жизнерадостное лицо с высокими дугами бровей и большим куском замазки вместо носа. На нем был большой цветастый галстук и розовая рубашка, а на ногах — рыжевато-коричневые замшевые туфли. Расстояние от его туфель до верха котелка было всего сантиметров сто сорок. Мягко говоря, впечатление он производил странное. Сверкая белизной зубов и белков глаз, он протянул мне визитку и я почувствовал, как от него, слезно от обогревателя, исходит тепло жизнерадостности.