Тают снега

Астафьев Виктор Петрович

...Шла она, к забору пр-ри-ижи-малася,

И спина скользила по гвоздя-ам...

Это была старая блатная песня с переиначенными словами. По тому, как пел ее тракторист, с надрывом, по-украински выговаривая букву "г", Тася поняла, что песенник или старый блатяга, или подражатель, каких немало еще среди молодежи. Она насторожилась. Возле дороги тракторист убавил газ, остановил машину и, разминая папироску грязными пальцами, приблизился к ним.

– Приветствую на нашей грешной земле добрых странников, - с улыбкой сказал он и добавил, показывая на ладони: -

Руки не подаю, грязна.

Тасе не понравилась и его улыбка одним углом губ, и как держался этот человек: подчеркнуто разухабисто. Но она успела заметить: в то время, когда тракторист улыбался, темные глаза иго оставались пасмурными.

– Мальчик очень пить хочет, - сказала она, - если бы... если у вас есть глоточек воды?

– Воды? Зачем вода? Найдем кое-что поизящней, - отозвался тракторист и, забравшись на трактор, совсем прикрыл газ.

Мотор чихнул, шмыгнул и захлебнулся. Тихонько напевая, тракторист открыл багажник и вытащил две бутылки: одну с молоком, другую с водкой.

– Не желаете?
– поболтав бутылку с водкой, обратился он к Тасе.

– Спасибо.

– Тогда ваше здоровье!
– Он запрокинул голову и начал пить из горлышка.
– Эх, крепка, зараза!
– оторвавшись от бутылки, он весь покривился, бросил посудину через плечо, похлопал себя по карману, достал папиросу, закурил и, спрыгнув с трактора, подал бутылку с молоком Сережке.

– На, малый, пользуйся. Дядя такой штуки не употребляет. Берет с собой конспирации для...

Все, что он делал, выглядело как-то неестественно, все с каким-то вывертом. И Тася с едва скрытой неприязнью сказала:

– Пашете вы скверно. Зато пьете эффектно, как на сцене.

– Скажи на милость, - скрывая легкое замешательство, всплеснул руками тракторист, - это же святое совпадение. Вы понимаете, час назад здесь был наш бригадир и говорил то же самое.
– Тракторист вдруг смолк и быстро повернулся к Тасе: - Простите... вы, собственно, это о пахоте-то почему?

– Да так, интересуюсь.

– Ой-ой, с вами не шути!
– в деланном испуге округлил глаза тракторист.
– Я-то с простоты душевной принял вас за странников, а вы, надо полагать, из самого министерства? Но почему же на одиннадцатом номере?

– Надежней по здешним дорогам.

– Тоже верно. Уж вы не агроном ли?

– Он самый.

– Их, пропала моя голова! А этот колорадский жучок, пом. агронома, что ли?

– Я не жучок, - заявил мальчик.
– Я - Серега!

– Оч-чень приятно!
– приложил руку к сердцу уже заметно захмелевший тракторист.
– А меня зовут Василий, Василий Лихачев - это по тугаментам, а так, запросто, Васькой кличут. Иногда филоном еще называют. Ага, филоном. Что на обиходном языке обозначает - лодырь. Ничего себе титул, а? Ты давай, Серега, молоко допивай, а то рот открыл. Меня не переслушаешь, я мужик разговорчивый.

Тася, пропуская мимо ушей болтовню тракториста, внимательно присматривалась к нему. И чем больше она на него глядела, тем сильнее разгорались ее любопытство и удивление.

На вид Лихачеву можно было

дать не больше тридцати лет. Но когда он снял кепку и начал вытирать подкладкой лицо, среди смолистых, чуть вьющихся волос Тася заметила полоски седины. Лоб у него бледный, с большими залысинами. Лицо тракториста красиво, с мягкими правильными чертами. Пальцы рук длинные, подвижные. Папироску тракторист держит небрежно, как карандашик, между пальцев. И вообще в его движениях, ленивых, нарочито небрежных, много неестественного, свойственного людям, которые еще в детстве пытаются усваивать "хорошие манеры". Нетрудно было догадаться, что человек этот в деревне - залетная птица.

– Узнаете? Так пристально смотрите?
– поинтересовался Лихачев.

Тася немного смешалась.

– Да нет, просто смотрю. Что ж, мне в землю глядеть, что ли?

– Если просто - не взыщу. Серега, что же, ваш сын?

– Сын.

– Тэ-эк-с...
– Лихачев хотел еще о чем-то спросить, но, заметив, что Тася сомкнула строго губы и чуть нахмурилась, добавил: - Славный пацан, с характером, должно быть.

– Еще с каким, - облегченно отозвалась Тася и поднялась с чемодана. Ну, мы пойдем. Спасибо вам, спасли человека. Большое спасибо.

– Не стоит спасиба. Человеков спасать - это даже очень приятное занятие. Другой раз вот так бы кого-нибудь и спас, ан нету под руками. Н-да, человек, - потрепал он Сережку по загривку.
– Вы вот что, посидите-ка еще маленько, скоро эмтээсовский грузовик из города пойдет - определю.

– Да пет уж, мы доберемся потихоньку.

– Как желаете, дело паше, - угрюмо отозвался Лихачев и направился к трактору.
– Я это к тому, что человек-то ваш устал,- обернулся он.

Тася заметила, что чем больше хмелел Василий, тем мрачнее становилось его лицо. Он поставил одну ногу на гусеницу, взялся за скобку дверцы и, не глядя, спросил:

– Что ж, добровольно в деревню, по призыву партии, или как?

– Добровольно.

– Патриот, значит? Оченно это благородно быть патриотом в наше время. А где жили и работали, если не секрет?

– В городе Лысогорске, медсестрой.

– Далеко-о. Н-да, патриот! Жили, наверное, более или менее спокойно, сносно, а здесь всякое может быть. Деревня! Человеку вон вашему, - ткнул он в сторону Сережки, - спать хочется, есть хочется, а вы его... патриот!

– Это не ваше дело.

– Оно так. Оно так, панове, - усмехнулся Лихачев и, снова впадая в игривый тон, помахал рукой: - Ну ладно, будьте здоровы, живите богато и так далее, а я двину вперед, поднимать, так сказать, пласты светлого будущего. Салют, панове!

Лихачев с силой крутнул заводную ручку, трактор хокнул, выбросил дымное кольцо и затрещал прерывисто. Лихачев убавил газ, крикнул:

– Эй вы, как вас там!
– Он помахал Тасе, послал воздушный поцелуй. Зубы его сверкнули в улыбке.
– Не сердитесь, если можете. Я вообще-то ничего парень, но только с пережитками. Я их н труде искуплю, понятно?
– Он хлопнул рукой по кабине и сделал страшные глаза.
– Клянусь!