Те, кто бродят сами по себе
Шрифт:
Как только мне исполнилось две недели, я начал выходить во двор через дырку в подвальном окне. Главной задачей было-обратить на себя внимание кого-то из МОЕЙ семьи, понравиться ему. Так оно и случи...
Фывапролдж, фывапролдж, никого нет дома! ячсмитьбю, наконец хоть поучусь печатать, а то папа не разрешает. Говорит - сломаешь, у тебя руки глиняные.
Сенька сидит под лампой на столе, смотрит. Не выдашь, Сенатор, правда? Даже если б говорить мог, никому бы не сказал. Я знаю, ты верный. И кто это выдумал, будто кошки сами по себе и не привязаны к человеку? Любишь меня, да, Сень? Глаза умные-кажется, сейчас сам сядет за
Или отловят его, как бродячего кота. Так что я его больше с собой не беру, а жалко - он бы меня мог каждый день в школу провожать, как собачонка.
А взрослые не разбираются. Ни в собаках, ни в кошках. Да, Сенечка? Вот тебе и фывапролдж.
...хвост трубой, чтобы лучше работала антенна.
Я слышал, как Женька кричит мне вслед:
– Сенька, Сенька!
Я мысленно видел, как он стоит на пороге квартиры, высунув из двери вихрастую голову, забыв про свои гланды:
– Сенька! Домой!
Мне жаль мальчика. После такой легкомысленной вылазки на лестничную площадку ему придется неделю проваляться в постели с завязанным горлом и глотать горькие лекарства. Во время очередной болезни Женька однажды пытался скормить мне свою таблетку. Гадость невероятная! Впрочем, кто их знает, этих людей, употребляют же они в пищу такие отвратительные вещи, как сахар и помидоры, да еще похваливают.
Женьку жалко, но зов моей Шестерки сильнее всего.
Чем выше я взбегал по ступенькам, тем больше жалость, любовь к мальчишке, беспокойство за него сменялись досадой на человеческое неблагоразумие. Заметил ли кто-нибудь до меня, что непосредственная близость к объектам усиливает испытываемые к ним чувства?
Я бегом пересчитывал ступеньки, а Шестерка продолжала неистово сигнализировать:
– Седьмого, Седьмого!
Раздраженно распахнулась дверь квартиры на верхнем этаже, с грохотомполетела пустая консервная банка. Я с трудом увернулся от нее, банка угрожающе звякала по ступенькам, ей аккомпанировал негодующий крик:
– Опять кошачьи концерты! Живодеров на них нету!
Как известно, концерты - приятное театральное зрелище, от которого люди получают эстетическое удовольствие. Попасть в специально отведенное для концерта помещение бывает нелегко. А "кошачий концерт" - это на человеческом языке нехорошее сборище кошек, которые бесцельно орут дурными голосами, при этом люди стараются разогнать их любыми средствами - шумом ли, пущенным ли в головы предметом или струёй воды. Хоть бы раз задали себе вопрос, зачем мы это делаем. Ведь это же не бессмысленное звукоизвержение, а отчаянные призывы:
– Седьмого, Седьмого! Срочно нужен Седьмой!
Я и есть Седьмой. Вот почему я так отчаянно рвусь на чердак.
Дверь оказалась заперта, но я выскочил через лестничное окошко,
– Наконец-то Седьмой!
– обрадованно фыркнул Шестой.
Я приветствовал Шестерку и с готовностью занял свое место. Мы дружно затянули позывные. Ответа не было. Такое явление наблюдается уже давно. Соберется полностью Семерка, сигнализирует, сигнализирует - и все безрезультатно: ответный сигнал отсутствует. Но наш Долг - упорно посылать телепатические излучения с накопленной информацией, кто-то ее, вероятно, все-таки принимает. Мы еще раз добросовестно послали сигнал вызова, и снова ответа не последовало.
– Будем начинать, - грустно скомандовал Первый.- Садитесь.
Мы уселись друг против друга, опустив хвосты, чтобы не происходило утечки энергии.
– Сосредоточимся, - скомандовал Первый.
– Раз, два, три.
Я поднял глаза на Шестого и ощутил на себе отчетливо сфокусированный взор Первого. Цепь замкнулась.
Глядя в фосфоресцирующие глаза Шестого, который с четкой отработанностью движений повернулся к Пятому, я сконцентрировал всю свою энергию на той информации о работе Комиссии по Контактам, которая стала мне известна за последнюю неделю. Шестой отражал мои мысли на Пятого, Пятый на Четвертого, и так далее.
– Начинаем передачу,- негромко сказал Первый, как только суть накопленной информации стала ясна ему.
Мы подняли головы, и каждый из нас мысленно увидел нашу родную Котсаму, прекрасный образ которой запечатлен в наследственной памяти каждого котенка.
Великолепное необозримое небо чистого фиолетового тона, розоватые облака, ярко-голубое солнце...
– Кончаем передачу,-печально объявил Первый, но коты не расслышали его, находясь в состоянии задумчивого транса.
Мы снова передали позывные, и опять безрезультатно.
– Да что это такое?-в отчаянии спросил Третий.
– Да что это такое?
– эхом отозвался грубый человеческий голос. С грохотом распахнулась чердачная дверь, струя холодной воды уда...
...посадили в мешок и куда-то со двора понесли-мне ребята сказали. Дома никого не было. Я схватил сумку с бутылками, которые мне бабушка давно велела сдать, не помню, как с лестницы спустился. Эх, Сенечка! Когда это он только успел выскочить? Ребята говорили - дяденька-живодер ему колбасу протягивал.
Другие кошки небось живо разбежались, а Сенька у нас доверчивый - его ведь ни разу никто не обидел. Вот и поддался на глупую приманку.
Во дворе - никого, на улице - никого. Догадался заглянуть в соседний двор - так и есть! Стоит дядька, неопрятный какой-то, небритый, а за спиной у него грязный мешок. Пригляделся - что-то в мешке шевелится, слабо-слабо. Небось одного Сенатора и удалось поймать.
– Дяденька! Вы моего кота взяли. Отдайте, пожалуйста!
Дядька хмуро на меня поглядел, молча закурил.
– Дяденька! Это же мой кот! Почему он молчит? Я же с ним вежливо говорю.
– Это кот наш, домашний. Он не бродячий.
– А домашний - зачем на улицу выпускаешь?
– спросил дяденька хрипло.
Я, во-первых, не выпускал Сеньку. Во-вторых, хочется ведь животному на улице побегать, травки понюхать. Вот бы дядьку этого запереть дома в четырех стенах - что бы он тогда сказал? Но я ему ничего не стал доказывать, только объяснил:
– Я не выпускал. Он сам выскочил, когда бабушка уходила.