Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Астуриас Мигель Анхель

Солис осушил еще стакан вина и после долгого молчания продолжал:

– Вы спросите, почему же в таком случае я остаюсь с революцией. Революция – это ураган, а человек, подхваченный им, уже не человек, а беспомощный сухой листок во власти стихии.

Подошел Деметрио Масиас, и Солису пришлось замолчать.

– Мы уходим, барчук.

Альберто Солис весьма искренне и красноречиво поздравил Деметрио с успехами в боях и походах, и прославивших его имя и ныне известных всем бойцам могучей Северной дивизии.

Словно зачарованный, слушал

Деметрио рассказ о своих подвигах, причем столь преувеличенный и приукрашенный, что он сам не узнавал в нем себя. Тем не менее эти речи так ласкали его слух, что в конце концов Масиас стал рассказывать о своих делах то же самое и в подобном же тоне и даже уверовал что все именно так и было.

– Какой приятный человек генерал Натера! – заметил Луис Сервантес по пути к постоялому двору. – Зато этот капитанишка Солис такой болтун!

Деметрио Масиас был настолько доволен, что даже не слушал Луиса. Он лишь крепко сжал ему руку и негромко сказал

– Я в самом деле теперь полковник. А вы, барчук, мог секретарь.

В тот вечер много новых друзей объявилось и у бойцов Масиаса, пропустивших «за приятное знакомство» изрядное количество мескали и водки. Но поскольку не у всех одинаковые характеры, а спиртное нередко бывает дурным советчиком дело, естественно, не обошлось и без пререканий; однако ради общего спокойствия все было должным образом улажено вне стен кабачков, таверн и публичных домов.

Наутро в городе нашли несколько трупов: старую проститутку с пулей в животе и двух новобранцев полковника Масиаса, которым продырявили череп.

Анастасио Монтаньес доложил об этом своему командиру, на что последний, пожав плечами, ответил:

– Тьфу ты!… Распорядись, пусть похоронят…

XIX

– Широкополые идут! – в страхе вопили жители Фреснильо, которым стало известно, что наступление революционных войск на Сакатекас кончилось неудачей.

В городок возвращалась разнузданная толпа опаленных солнцем, оборванных, почти голых людей в пальмовых шляпах с высокой остроконечной тульей и огромными полями, наполовину закрывавшими лицо, за что их и прозвали «широкополыми».

Возвращались они так же весело, как несколько дней назад уходили в бой: грабили поселки, имения, ранчо, даже самые жалкие хижины, попадавшиеся им на пути.

– Кому продать машину? – громко вопрошал раскрасневшийся повстанец, которому надоело тащить свой тяжелый «трофей». Это была совсем новая пишущая машинка, привлекавшая всеобщие взгляды ослепительным блеском никелированных частей.

За одно только утро у сверкающего «Оливера» переменилось пять владельцев, причем цена машинки, равнявшаяся поначалу десяти песо, с каждой новой сделкой убавлялась на одно-два песо. И не мудрено: ноша была слишком тяжела, и никому не удавалось протащить ее больше, чем полчаса.

– Даю песету, – предложил Перепел.

– Забирай, – отозвался очередной владелец машинки и торопливо передал ее покупателю, явно опасаясь,

как бы тот не передумал.

За двадцать пять сентаво Перепел получил немалое удовольствие: подержав машинку в руках, он бросил ее на камни, и она со звоном разлетелась.

Это явилось как бы сигналом: те, что несли тяжелые или громоздкие вещи, принялись отделываться от них, швыряя свой груз на скалы. Хрусталь, фарфор, массивные зеркала, медные подсвечники, изящные статуэтки, китайские вазы – все ненужные трофеи похода летели на дорогу и разбивались вдребезги.

Деметрио, который не участвовал в этом веселии, столь несоответствовавшем результатам сражения, отозвал в сторону Монтаньеса и Панкрасио и сказал им:

– У них не хватило выдержки. Город взять не так уж трудно. Глядите сюда: сначала войска развертываются вот так, потом понемногу сближаются, и – хлоп! Готово!

Для наглядности он широко развел сильные жилистые Руки, постепенно свел их и, наконец, прижал к груди.

Монтаньес и Панкрасио, найдя его объяснение необычайно простым и ясным, убежденно поддакнули:

– Сущая правда! У них не хватает выдержки! Люди Деметрио разместились на скотном дворе.

– Помнишь Камилу, кум Анастасио? – вздохнул Деметрио, растянувшись на навозе рядом с сонно зевавшими бойцами.

– Это кто же такая, кум?

– Та, что приносила мне еду, когда я лежал в ранчо.

Анастасио сделал неопределенный жест, словно говоря:

"Эти истории с бабенками меня не интересуют».

Забыть ее не могу, – продолжал Деметрио, не вынимая сигары изо рта. – Было мне тогда совсем тяжко. Только я выпил кувшин холодной воды, а она меня и спрашивает: «Еще дать? Ну потом у меня бред начался. Лежу, а кувшин все время перед глазами стоит, и голосок ее слышу: „Еще дать?“. И звучит, кум, он у меня в ушах, точно серебряный колокольчик… Как считаешь, Панкрасио? Не махнуть ли нам в ту деревушку?

– Послушайте, кум Деметрио, вы что, мне не верите? По этой части у меня большой опыт. Ох, женщины, женщины! И нужны-то они нам всего на минутку, зато какую!… А сколько ран и шрамов из-за них на моей шкуре, будь они неладны! Баба – самый нант опасный враг, это уж точно, кум. Думаете, нет? Ничего, сами убедитесь. По этой части у меня большой опыт.

– Так когда же махнем туда, Панкрасио? – настаивал Деметрио, пуская изо рта клубы сизого дыма.

– Только мигните… Вы же знаете, у меня там тоже зазноба осталась.

– Твоя, и не только твоя, – сонным голосом вставил Перепел.

– Твоя, и моя тоже. Так что поимей сочувствие, вези ее сюда. – подхватил Сало.

– Правильно, Панкрасио, тащи сюда свою кривую Марию Антонию, а то здесь больно холодно, – выкрикнул лежавший поодаль Паленый.

Многие расхохотались, а Сало и Панкрасио начали обычное состязание в сквернословии и непристойностях.

ХХ

– Вилья идет!

Эта новость облетела городок с быстротой молнии.