Театр Духов: Весеннее Нашествие
Шрифт:
— Я сразил уже шестого! — Риттс кричал, смеясь. — Все рога сражённых мной – твои.
— Да я тоже нескольких задел, но рога мне нужно отсечь самостоятельно!
Лязг, пальба орудий, груды изуродованных трупов… Всё это мешало мыслить трезво. Запах испражнившихся пред смертью превращался в нестерпимый смрад.
— Привлеки собой внимание! — подал идею Риттс. — Вместе-ка давай кого завалим…
Ричард, шатаясь, поднялся. Взвёл курок и посмотрел назад. Не успел он вдохнуть свежего воздуха, принесённого очередным порывом ветра, как человек-олень ударил его в грудь: неистово
Недолго длилось торжество врага. Риттс, подобно дикому коту, запрыгнул ему на спину. Он заломал отродью лапы, свёл их сзади вместе, пытаясь удержаться на сопротивлявшемся, и скрепил его мохнатые ладони остриём ножа. Чистокровник взвыл от боли. Ричард, истекая кровью, поднял револьвер вверх. Направил дуло к морде истязателя и спустил курок. Прогремел со вспышкой меткий выстрел. Пуля отсекла чистокровнику рог и юноша словил повертевшийся в воздухе трофей левой рукой. Зелёные глазищи супостата заблестели яростью. Могучий зверь вывернул голову назад и ранил Риттса в лицо дымившимся обрубком. Отбросил степняка. Возвысился над ним и попытался забить парня копытами, неспособный пустить в ход кулаки по вине застрявшей в кистях стали. Ричард прострелил отродью ноги – выше револьвер поднять не было сил. Огромная бурая туша подкосилась и рухнула прямо на него. Придавила тяжестью.
«Я добыл ей рог, — успел подумать юноша. — Не ценой ли жизни?..
Больше он не думал ни о чём.
Ливень размывал обагрённое поле сражения, выматывая даже сильнейших из храбрецов по обе стороны фронта. В боевой суматохе то и дело вспыхивал выстрел винтовки, но чаще в ход шли штыки, топоры или копья. Не бывало у народа Асканры боя более яростного, более страшного, и от того неимоверно пьянящего. Всё ещё державшиеся на ногах, не просто солдаты, но истинно воины, рядовые и офицеры уже не заботились ни о победе, ни о поражении; но каждый из них ощутил было счастье, ибо переступил порог людских страхов и действовал вне скованных умозрений: за гранью возможного.
Дрогнула степь под копытами мчавшихся в бой лошадей, и во ртах пересохло, хотя и множество голосов прокричало в тот пасмурный день клич победы.
«За генерала! «За Царство Копий!» «Благой Экион!..»
Отбив натиск и погнавшись за отступившими, смотрители увидели вождя звериного племени, ведомого на арканах генеральскими всадниками.
Буря и доблесть на приграничье. Акт одиннадцатый
У вышек светлело: дым уходил вместе с тучами беглой орды.
«Много вас здесь, право много, — бормотал полевой врач, переступая через убитых людей и зверей. — Есть кто живой? Ну разнесло… Так. Ну а ты? Нет. Так и быть, ищем».
Ричард решил, что это гробовая доска упирается ему в тело, передавливая всё нутро и не давая дышать. Наверное, его прикопали вперемешку с простолюдинами, не удосужившись провести опознание и выделить гроб попросторней. Проклятье... Так вот каково это – умереть оборванцем?
Оборванцем он не был, и мёртвым пока что не слыл, а понял об этом,
Тело Ричарду казалось совсем онемелым, и он убедился, что встать сам не сможет. Меж тем, захотелось подышать. Так он и сделал: вдохнул что есть мочи и… сразу же пожалел.
Свирепая боль ворвалась вместе с воздухом в лёгкие и отобрала надежду на мир и покой. Ричард скривился, почувствовал на глазах свежевыступившие слёзы и повернул голову в лево. Его рука тонула в бордовой луже крови, сжимая какую-то палку. «Ах верно! Рог!»
Он повернул взгляд направо и обнаружил возле себя нескольких павших, один из которых таращился на него с застывшим в глазах сумасшествием. «Мать!» Ричард увёл взгляд, стал глядеть в небо.
Онемение спадало. Юноша вынужден был вдохнуть второй раз, чтобы выжить, и вновь свежий воздух ударил в него острой болью, терпеть которую никак не хотелось, но приходилось. Однако, наряду с болью, в юнце пробуждалась и дикая ярость, доселе знакомая разве что его предкам, но не ему самому.
«Рог… Дамская прихоть… — Ричард снова глянул на обрубок, зажатый в кулаке, и заорал как израненный лев; от злости, от боли. Затем, с большим усилием, поднял руку к серому небу и отбросил рог так далеко от себя, чтобы отыскать его уже было нельзя. Он ударил опустевшим кулаком по взмокшей земле и вновь крикнул, но теперь с хрипотой. — Не нужен мне твой чёртов рог, не нужен, не нужен!.. И ты не нужна. — Ричард закашлялся, дыхание сбилось, а между тем, ему предстояло сделать не мало болезненных вдохов, чтобы выбороть организму ещё хоть пару минут. — На что я, воистину, шёл?!. — кашляя, скручиваясь и страдая, он то поворачивался к широко открытым глазам мертвеца, то обращался к беспристрастному небу, то поглядывал на степняка, лежавшего лицом вниз. — На риск ради пакостной девки…
Ричард не знал, умирает ли он, но его ненависть, кованная страданием, закрывала душу и рассудок от опасений загробного мира. Словно надевши на голое тело кольчугу, сплетённую из рыболовных крючков, до жути болючих, он ненавидел их всех; неотёсанного Риттса, Вальта, привратника, Ластока, Франса… и, конечно, отца. За то, что родитель втянул его в этот кромешный сыр-бор. Но пуще других, он ненавидел Парселию. За её красоту. За её недоступность. За то унижение, которому он подверг себя перед ней в крепости. Ради чего? Что в ней такого, чего нет в других?
«Рог она захотела… Чистокровника ей подавай!» — Юноша краем сознания переживал, что истечёт кровью, однако не унимался, продолжая ворочаться и хрипеть. «А всё так хорошо начиналось!» — гневное разглагольствование пришлось перевести в область мыслей, потому что голос начинал отказывать. «Будет вам рог, госпожа. И, увы, не один. Дайте мне только оправиться, заглушить боль… Только лишь… ох…» — Ричард опустил веки и позволил себе обессилеть, напоследок раздражаясь жгучими слезами.
Теперь он думал о многом, и ничего из того, что составляло его личность, не осталось в нём прежним.