Театр на Арбатской площади

Могилевская Софья Абрамовна

Вдруг к ней подошел один из актеров французской труппы. Санька знала: он тут главный. На ломаном русском языке спросил, знает ли Саня, где находится на Тверской улице дом графа Салтыкова.

Санька встрепенулась, ответила с готовностью: как не знать? Очень даже хорошо знает она дом Салтыкова.

А у самой сердце сладко екнуло: а ну как ее пошлют к этой самой Жоржи и велят сказать, чтобы та поторапливалась?

Тогда француз спросил: не может ли Саня быстро-быстро сбегать на Тверскую именно в этот самый дом графа Салтыкова?

И

снова Санька ответила с готовностью: отчего же не мочь? Вполне она может. Да хоть бы и сейчас…

И тогда француз стал объяснять Саньке, что она должна сделать. Сбегать — это да! Но упаси бог, чтобы она, Санька, попалась на глаза мадемуазель Жорж! И чтобы, упаси бог, Жорж не подумала, что ее торопят. Саньке надобно только узнать, и ничего более… О, только узнать!

— Ты умный девочка, и ты должен все уразуметь и тут же бежать обратно. Мы только желаем знать… О! И ничего более — скоро или не так скоро она изволит прибыть. Ты понял меня, Санья?

Санька усмехнулась: как не понять? Не дура, все поняла! Ну и боится же он эту самую Жорж… Аж весь позеленел со страха.

Однако это не ее дело — боится или не боится. А сбегать она может. Поглядит и мигом назад.

Тут же услыхала наставление дедушки Акимыча. Он тоже собрался поглядеть на репетицию, не сидел в суфлерской будке, а стоял рядом с Санькой, тоже за левой кулисой.

— Сударушка, сие поручение деликатнейшего свойства. Смотри, Саня, не осрамись, не испорти дела…

И уже ей вдогонку:

— Сия особа весьма строптивого нрава. Только на глаза ей…

Он еще чего-то говорил, но Санька не слыхала. Вбежав в каморку, накинула на плечи шубейку, затянула на голове платок и пулей вылетела из театра.

Побежала на Тверскую улицу вдоль Тверского бульвара. Думала: в конце бульвара завернет налево, там недалеко и дом Салтыкова. Бежала и про себя дивилась: почему все ее так страшатся, эту самую Жорж? Неужто так свирепа? А может, и рукам волю дает? Или от ее знаменитости такой страх всех обуял?

Добежав до красивого особняка графа Салтыкова, в котором остановилась Жорж, Санька увидела возле дома щегольского вида карету, а вокруг толпу зевак. Из отдельных фраз, которыми обменивались люди, поняла, что карета ждет актрису, а та должна вот-вот выйти. И кучер уже на козлах, и вожжи держит наготове.

Собственно говоря, все, что требовалось, Санька разведала: карета у подъезда, кучер на козлах, сама вот-вот выйдет и покатит на репетицию. Ей бы и надо было теперь быстрехонько повернуть назад и доложить в театре: сейчас, мол, прибудет ваша Жорж, ждите!

Но именно этого сделать Саньке было не под силу: вернуться и не увидеть немедленно, сию же минуту, ту, о которой было столько толков и пересудов? Не поглядеть, какова та самая Жорж, которая так лихо удрала из Парижа из-под самого носа Бонапарта?

И, заметив полуоткрытую дверь, из которой должна была появиться актриса, Санька недолго думая юркнула в эту

дверь. Сама дивясь своей отчаянности, скорехонько стала подниматься по отлогим мраморным ступеням. И случается иной раз такое — ее никто не остановил, никто не задержал. Дом словно вымер, словно не было в нем ни души. И так, никем не остановленная, она вбежала наверх, удивляясь всему, что видела: и красивым узорчатым перилам, и мягкому ковру под ногами, и причудливой хрустальной люстре, которая, спускаясь с лепного потолка, вся играла, переливалась разноцветными искрами.

«Ну и живет! Ну и богато! По-царски!» — думала Санька, а сама все поднималась и поднималась по лестнице.

И вдруг из-за высокой двустворчатой двери, в которую упиралась лестница, услыхала странный, не похожий на человеческий, громкий скрипучий голос. И голос этот повторял все одно и то же, одно и то же:

— О ma belle Georg! О ma belle Georg! О ma belle…

Не удержавшись, Санька сунула нос туда, откуда слышался странный голос. Увидела рядом с дверью большую позолоченную клетку, а в клетке — на жердочке — пеструю птицу с красным хохолком и крючковатым клювом. Крутя головой туда-сюда, поглядывая на Саньку круглыми желтыми глазами, птица продолжала безостановочно выкрикивать:

— О ma belle Georg! О ma belle Georg!

Санька засмеялась: чудеса! Сроду не приходилось ей видеть таких диковинных говорящих птиц.

А так как клетка с птицей стояла рядом — руку протянуть, — то Санька, протянув руку, вздумала погладить попугая по красному шелковистому хохолку.

А попугай возьми да и тяпни Санькин палец. Чуть ли не до крови.

— Дурак! — рассердилась Санька. — Ему с лаской, а он драться!.. Дурак, дурак…

И неожиданно услыхала в ответ раскатистый злобный выкрик:

— Дурр-рак!.. Дур-р-рак!..

В это самое мгновение одна из дверей распахнулась, и в комнату с попугаем вбежала высокая девушка, одетая, как для выхода, в нарядный бархатный салоп, с круглым коробом в руке, похожим на тот, в каком Анюта носила в театр костюмы своей Луизы Мюзиль. Увидев Саньку, девушка сперва остолбенела, а потом на нее напустилась, да на чистейшем русском языке:

— Ты отколь такая взялась? Ты зачем здесь? Кто тебя пустил?

Да еще нашего какаду дразнишь… Сейчас крикну квартального… Чтобы сей минутой тебя здесь не было!..

Сперва Санька до смерти испугалась. А как тут не испугаться, когда без спроса в чужой дом влезла? Но, услышав про квартального, сильно рассердилась.

Да что она, воровка или еще кто-нибудь, чтобы квартального звать? И, забыв все наставления, какими ее провожали из театра, она сама напустилась на девушку в бархатном салопе. А что девушка — прислужница Жорж, это она смекнула с первого взгляда.

— Я те дам квартального! Твоя Жорж, почитай, два часа на репетицию не едет. Разве так можно? Тоже ведь там люди ее дожидаются… Ишь загордилась… Бессовестная!