Театр начинается с выстрела
Шрифт:
– Степаныч, ты сигаретами не богат? – спросила я, хотя в последний раз курила еще на службе.
– Чего это ты? – удивился он, но полез в карман. – Только у меня самые простые.
– Мне без разницы, – отмахнулась я, беря сигареты и зажигалку.
– Ты на репетиции, что ли, была? – догадался охранник, и я кивнула. – Тогда понятно, – криво усмехнулся он. – Опять из Вороны дерьмо поперло.
– Неужели его никто не может поставить на место? – возмущенно спросила я.
– Щас! Пантелеич ему как-то высказал все, что накипело, и без премии остался, а теперь новую работу ищет. Иди, успокойся! У нас внутри курить запрещено, так мы возле двери дымим.
Покурив на улице, я вернулась внутрь, отдала
– Да уж! Перевернуло тебя! – покачала головой она при виде меня. – Садись! Делись впечатлениями!
Запах в завешенной самыми разными нарядами костюмерной стоял не самый приятный, но мне было не до того – меня трясло от ярости.
– Теперь я понимаю, почему Анна приезжает на репетицию за час! Не только для того, чтобы после поездки на машине успокоиться, но и для того, чтобы морально подготовиться к этим издевательствам! Но почему она их терпит? Она же может отказаться от этой роли! Все-таки народная артистка России, а не кто-нибудь!
– Народная, и что? – невозмутимо спросила Ковалева. – Звания здесь ни при чем! Ты заруби себе на носу, что самая зависимая профессия – это артисты! А вот режиссер – бог и царь! Он может любую приму с главной роли снять и отдать ее никому не известной актрисульке. И никто ему ничего не сделает! Неужели ты думаешь, что Анечка от хорошей жизни все это терпит? Да с тех пор, как эта история началась, она только на пустырнике и держится!
– Александра Федоровна, я обязана обеспечивать Анне покой душевный и физический, мне за это деньги платят. Поэтому давайте подробно, что это за история, – потребовала я.
– Она не сегодня началась. Анечка в кино долго снималась, а спектакли с ее участием в это время никто, естественно, с репертуара не снимал, все ее роли играла Зойка Сизова. Баба она небездарная, но до Ани ей далеко. Вернулась Анна и снова стала сама играть. И тут Борьке нашему Димку Воронцова навязали…
– Борька – это?..
– Главреж наш, – поморщилась Ковалева.
– Что же вы о нем так презрительно? – удивилась я.
– Так, в деревнях козлов издавна Борьками называли, – усмехнулась она. – Вот и наш хоть и на двух ногах ходит, а козел и есть!
– Понятно. А что собой Воронцов представляет? Давайте о нем поподробнее.
– Бездарь полная, а мнит о себе черт-те что. Он, мол, окно распахнул, чтобы впустить свежий воздух в затхлый мир классики, а те, кто не способен понять его новое прочтение старых произведений, – ретрограды и быдло необразованное. Но тут вот какое дело: он женат на Томке Гогуа, дочери Томаса, царствие ему небесное. Пока тот был жив, держал зятя при себе помощником режиссера, ассистентом, вторым режиссером, воли ему не давал. Да и под присмотром он у того был, потому что кобель Димка законченный. Правда, от Томки и святой бы гулять начал – страшна как черт.
– Зачем же он на ней женился?
– Так Димка из глухой провинции, из Семипалатинска. Как уж он на Высшие режиссерские курсы проскользнул, не знаю. А Томка на сценариста училась. Томас решил, что режиссура не для нее, но она крепким профессионалом стала, сценарии у нее, как с конвейера, слетают. Короче, Димке надо было в Москве зацепиться, вот он за Томкой и начал ухлестывать. Та и рада – с ее внешностью выбирать не приходилось, а Воронцов красавчиком был, это сейчас уже истаскался и на помойного кота похож. Конечно, Томас все видел, а куда деваться, если Томка его точная копия: и рост, и очень впечатляющих размеров нос, и волосатость по всему телу повышенная. А как Томаса не стало, Димка волю почувствовал и загулял. Тогда Томкины племянники (их у нее четверо от двух старших братьев) его вразумили. – Она показала кулак. – Больше он откровенно не котовал, но
– Ближе к делу можно? – не выдержала я.
– Уже подхожу. Гогуа – семья в Москве известная, благодаря ей Димку пригласили в Москве в один театр спектакль поставить. Не помню уже, что это было, но испаскудил он классика так, что народ с премьеры даже не в антракте, а прямо из зала с первого акта валом повалил, и спектакль с репертуара сняли. Димка вопил как резаный, что он художник, он так видит, это новое прочтение. Ладно. Опять за него попросили, и он уже в двух других театрах по спектаклю поставил – с таким же неуспехом. После этого с ним уже никто связываться не хотел. И начал он по стране разъезжать. А в провинции народ напуганный, думает: ну раз режиссер из Москвы, так он нам сейчас такое сделает, что все ахнут. Только он и там жидко обделался. Но он ведь еще и кобелировал напропалую. И опять Гогуа постарались, нашли ход к кому-то в департаменте культуры и вернули блудного во всех смыслах этого слова Томкиного мужа в Москву, да еще в наш театр. Это еще до отъезда Анечки в Канаду было. Только вернулся Димка не один, а с Дашкой Лукьяновой. В своем обозе из Тамбова ее привез. Таланта ни на грош, но наглая беспредельно, на морду смазливая, а уж пробивная сила – как у танка. Она в него вцепилась мертвой хваткой, а этот кретин млеет – он же ее на тридцать лет старше. И решил этот придурок «Маскарад» ставить. По мотивам! – язвительно выговорила она. – Ты содержание помнишь?
– Так это был «Маскарад»? – воскликнула я. – По-моему, там от бедного Лермонтова ничего не осталось. Но я не думаю, чтобы Анна…
– И правильно думаешь! Она сказала, что это без нее – уж она-то про выдающийся Димкин талант испахабить все до полнейшего паскудства хорошо знает. Я текст читала, так там Нина догола перед мужем раздевается, постельных сцен немерено, а еще ее рвет прямо на сцене. Это у Воронцова такое новое видение Лермонтова! – возмущенно воскликнула она. – Господи! Раньше одним взглядом могли любовь сыграть, а современные актеры или глаза пучат так, словно у них запор, или под одеялом судорожно дергаются! Это теперь так любовь изображают! Что в кино, что в театре!
– Давайте к делу вернемся, – попросила я.
– А это тоже к делу относится, – возразила она и продолжила: – В общем, Димка начал репетировать с Дашкой в роли Нины Арбениной, хотя ей эта роль как корове седло, а Верка Морозова, она у нас уже с год служит, – баронесса Штраль.
– Я не специалистка, но, судя по фотографии, Морозова же классическая травести! – удивилась я. – Какая из нее баронесса Штраль?
– Зато подруга Лукьяновой! – язвительно произнесла Ковалева. – Анечка, добрая душа, ее привечает, но я с нее глаз не спускаю! Как говорится, «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Ладно, не об этом сейчас! Короче! Нас это не касалось, а они пусть бьются головушкой о стеночку – их дело. Потом Анечка срочно уехала на месяц в Канаду.
– Подробности не нужны, я их уже знаю, – вставила я.
– Тем лучше, – кивнула Ковалева. – Вернулась оттуда – мы ее не узнали! Девчонка, что лицом, что фигурой. Больше двадцати пяти лет, как ни старайся, не дашь! Борька, как ее преображенную увидел, так и заявил: «Вот она, Нина Арбенина! И другой не будет! Или не будет «Маскарада». Анечка отбивалась руками и ногами, Воронцов бился в падучей, Дашка ему подвывала, а Борька уперся – и все! Я же говорила, что он козел. Он Анне так сказал: «Вы-гнать Воронцова я не могу, иначе сильно испорчу отношения с мэрией. То, что он сделает из «Маскарада», черт-те что, не сомневаюсь. Хоть как-то вытянуть этот спектакль можешь только ты, иначе будет полный провал. Я тебя прошу: подумай о театре! О нас же такая слава пойдет, что люди дорогу сюда забудут. А это ведь твой родной дом!»