Театр нашей жизни. Для тех, кто любит думать
Шрифт:
Москва. Студент Института востоковедения – 12.05.1948 г.
А он только отмахивался:
«Каждый раз что-то мешало, да и куда, мол, сейчас-то? Мой поезд ушел…»
Между тем как в 1946 году, когда начал учиться в Институте востоковедения, еще была какая-то слабая надежда, что там, как и в других Вузах, есть свой любительский студенческий театр, в который он начнет ходить, а потом, кто знает…
К
Но теперь было уже не до театра. Интересная интенсивная учеба, языковая практика (надо было осваивать и английский и арабский), вынужденные (денег бедным студентам вечно не хватало) подработки с переводами… все это не оставляло на мечту ни сил ни времени.
А после Института сразу пошли загранкомандировки: в Египет, в Сирию, в Иорданию, в Ливан, в Саудовскую Аравию, в Арабские эмираты, в Алжир, в Тунис, в Марокко, в Ливию, в Судан. Встречался и общался не с кем-нибудь, с лидерами всех этих стран: с президентом Египта Насером, с королем Иордании Хусейном, с королем Саудовской Аравии Фейсалом, с президентом Туниса Бургибой, с президентом Ливии Каддафи и другими… В Отделе вещания на арабские страны в Радиокомитете работал вместе с Евгением Примаковым. Они дружили еще со студенческой скамьи, в 1956 году написали вместе книгу «Поучительный урок» (об агрессии Израиля против Египта).
В глазах родственников и знакомых отец был суперуспешным. Ну как же – журналист-международник, интересная работа, знание языков, приличная зарплата, путешествия по всему Ближнему Востоку.
Ему и самому постепенно стало так казаться, и только иногда, когда слышал что-то о театре – о спектаклях своего учителя Б. Равенских в Москве, о театре Товстоногова в Ленинграде, о других интересных режиссерских работах, слегка щемило сердце…
Работать корреспондентом и редактором отдела вещания на арабские страны Государственного Комитета по радиовещанию и телевидению было и престижно и интересно.
Книга «Поучительный урок». 1956 г.
На открытии выставки Алексея Леонова в Египте в 1971 г.
С А. И. Микояном. Открытие выставки в Багдаде. 1960 г.
Хотя были моменты, когда многое из того, о чем хотелось написать, не разрешали, а навязывали писать то, что не хотелось. Но какой журналист, тем более международник, не сталкивался с этим постоянно?
Однако, когда в 1979 году наши ввели войска в Афганистан, работа для отца стала пыткой. Он все время мне жаловался, что пишет неправду, постоянно обходит острые углы, и его мучает совесть. Свои эмоции он стал заглушать водкой. И это продолжалось восемь лет, до 1987 года, когда ему стали намекать, что пора на заслуженный отдых.
Какой там отдых в 64 года? Да, часто
А еще где-то в глубине теплилась другая надежда – написать, наконец, будучи на пенсии, свои воспоминания о войне, о тех днях на болоте, где они три дня чудом выжили, перестреливались с немцами, по пояс в ледяной грязи и при этом никто не заболел…, о том недолгом командовании им штрафным батальоном, о чем он никому не рассказывал все эти долгие годы… И совсем слабая, как огонечек лампадки, сердце нет-нет да согревала надежда, что он еще вернется в театр. Вначале, конечно, не в профессиональный, а в любительский, но хоть бы в какой, в какой угодно, где можно начать все сначала…
И вроде были шансы все это осуществить. Началась перестройка, стало можно говорить многое из того, что было под запретом. Он теперь мог рассказать и о штрафном батальоне, и о тех ужасах и чудесах войны, о которых до сих пор никто не писал…
В мае 1988 года в Центральном Доме журналиста, куда его, как ветерана войны, позвали на вечер, посвященный 43-летию победы над фашизмом, он случайно встретился со старым знакомым, одним из редакторов журнала «Знамя», с которым в войну они лежали в одном госпитале… Разговорились за бутылкой коньяка, и тот предложил отцу подготовить свои заметки о войне для журнала.
Это был редкий шанс, потому что напечататься в популярном толстом журнале в те годы было очень непросто, тем более малоизвестным авторам. Это был шанс заново родиться, потому что тот же редактор, зная о театральном прошлом отца, подал мысль и о том, чтобы потом из этих заметок сделать пьесу и поставить ее в театре имени А. С. Пушкина, где у него знакомый режиссер как раз ищет такую пьесу к 45-летию победы над Германией. Отец даже подумал в то мгновение: а что, если именно он и поставит спектакль по своей написанной им пьесе? И ему вдруг показалось, что удача была к нему спиной, а теперь поворачивается к нему лицом. Как будто жизнь, кажется, затормозила свой неправильный бег и теперь двинется по правильной дороге, прямо к его мечте. И это будет вознаграждением за все, что не сложилось и не сбылось…
Я впервые за долгие годы увидел его помолодевшим, полным оптимизма, настроенным на творчество. Тем более, что на пенсии ты принадлежишь самому себе круглые сутки, пиши хоть утром, хоть днем, хоть ночи напролет… И я верил, что он напишет что-то значительное, потому что ведь был когда-то талант, а потом накопился опыт журналиста, литератора, и все эти годы он все время читал, и нашу литературу и зарубежную, выписывал все толстые журналы…
Два месяца мы с отцом почти не встречались. Он мне почти не звонил, а я, зная, что он пишет о войне, думал, что это своего рода по-хорошему творческий запой, и почти не звонил. Столько лет человек писал не то, что хотел, но то, что было нужно, а теперь, когда есть возможность выплеснуть на бумагу все наболевшее, уже каждая минута дорога. Когда выходишь на что-то свое, перед тобой открываются новые миры, целая Вселенная. Беспокоил меня только его голос. Вначале энергичный, бодрый, а потом напряженный, теряющий звонкость и прежний блеск.