Театр теней: Фантастические рассказы

Саймак Клиффорд Дональд

Бишоп подумал, что впервые видит кимонца не первой молодости. У него были седые виски и лицо в морщинах, похожих на морщины старых охотников и моряков, которым приходится щуриться, всматриваясь вдаль.

Когда Бишоп осмотрелся, то при виде комнаты, в которой они с кимонцем стояли, у него перехватило дыхание. Описать ее словами было бы невозможно… он не только видел ее, он ощущал ее всеми чувствами, которыми был наделен. В ней был целый мир, вся вселенная, все, что он когда-либо видел, все его мечты… Казалось, она бесконечно продолжается во времени и пространстве, но

вместе с тем это была жилая комната, не лишенная комфорта и уюта.

И все же, когда Бишоп снова поглядел вокруг, он почувствовал простоту, которую не заметил сразу. Жизни претит вычурность. Казалось, что комната и люди, которые жили в ее стенах,— это единое целое. Казалось, что комната изо всех сил старается быть не комнатой, а частью жизни, и настолько в этом преуспевает, что становится незаметной.

— Я был против с самого начала,— сказал кимонец.— Теперь я убедился, что был прав. Но дети хотели, чтобы вы…

— Дети?

— Конечно. Я отец Элейн.

Однако он не произнес слова «Элейн». Он назвал другое имя, имя, которое, как говорила Элейн, не мог бы произнести ни один человек с Земли.

— Как ваша рука? — спросил кимонец.

— Ничего,— ответил Бишоп,— Небольшой ожог.

У него было такое ощущение, словно произносил эти слова не он, а кто-то другой, стоявший рядом.

Он не мог бы шевельнуться, даже если бы ему заплатили миллион.

— Надо будет вам помочь,— сказал кимонец.— Побеседуем позже…

— Прошу вас, сэр, об одном,— сказал человек, говоривший за Бишопа.— Отправьте меня в гостиницу.

Он почувствовал, как сразу понял его собеседник, испытывавший к нему сострадание и жалость.

— Конечно,— сказал высокий кимонец.— С вашего позволения, сэр…

Однажды дети захотели иметь собачку — маленького игривого щенка. Их отец сказал, что собачки он им не приобретет, так как с собаками они обращаться не умеют. Но они так просили его, что он наконец притащил домой собаку, прелестного щенка, маленький пушистый шарик с четырьмя нетвердо ступающими лапками.

Дети обращались с ним не так уж плохо. Они были жестоки, как все дети. Они тискали и трепали его; они дергали его за уши и за хвост; они дразнили его. Но щенок не терял жизнерадостности. Он любил играть и, что бы с ним ни делали, льнул к детям. Ему, несомненно, очень льстило общение с умным человеческим родом, родом, который настолько опередил собак по культуре и уму, что сравнивать даже смешно.

Но однажды дети отправились на пикник и к вечеру так устали, что, уходя, забыли щенка.

В этом не было ничего плохого. Дети ведь забывчивы, что с ними ни делай, а щенок — это всего-навсего собака…

— Вы сегодня вернулись очень поздно, сэр,— сказал шкаф.

— Да,— угрюмо откликнулся Бишоп.

— Вы поранились, сэр. Я чувствую.

— Мне обожгло руку.

Одна из дверец шкафа открылась.

— Положите руку сюда,— сказал шкаф,— Я залечу ее в один миг.

Бишоп сунул руку в отделение шкафа. Он почувствовал какие-то осторожные прикосновения.

— Ожог несерьезный, сэр,— сказал шкаф,— но, я думаю, болезненный.

«Мы игрушки, — подумал Бишоп,— Гостиница —

это домик для кукол… или собачья конура. Это нескладная хижина, подобная тем, какие сооружаются на Земле ребятишками из старых ящиков, дощечек. По сравнению с комнатой кимонца это просто лачуга, хотя, впрочем, лачуга роскошная. Для людей с Земли она годится, вполне годится, но это все же лачуга. А кто же мы? Кто мы? Баловни детишек. Кимонские щенята. Импортные щенята».

— Простите, сэр,— сказал шкаф,— Вы не щенята.

— Что?

— Еще раз прошу прощения, сэр. Мне не следовало этого говорить… но мне не хотелось бы, чтобы вы думали…

— Если мы не комнатные собачки, то кто же мы?

— Извините, сэр. Я сказал это невольно, уверяю вас. Мне не следовало бы…

— Вы ничего не делаете без расчета,— с горечью сказал Бишоп.— Вы и все они. Потому что вы один из них. Вы сказали это только потому, что так хотели они.

— Я уверяю вас, что вы ошибаетесь.

— Естественно, вы все будете отрицать,— сказал Бишоп,— Продолжайте выполнять свои обязанности. Вы еще не сказали всего, что вам велено сообщить мне. Продолжайте.

— Для меня не важно, что вы думаете,— сказал шкаф.— Но если бы вы думали о себе как о товарищах по детским играм…

— Час от часу не легче,— сказал Бишоп.

— То это было бы бесконечно лучше,— продолжал шкаф,— чем думать о себе как о щенках.

— И на какую же мысль они хотят меня натолкнуть?

— Им все равно,— сказал шкаф,— Все зависит от вас самих. Я высказываю только предположение, сэр.

Хорошо, значит, это только предположение. Хорошо, значит, они товарищи по детским играм, а не домашние собачки.

Дети Кимона приглашают поиграть грязных, оборванных, сопливых пострелов с улицы. Наверно, это лучше, чем быть импортной собачкой.

Но даже в таком случае все придумали дети Кимона. Это они создали правила для тех, кто хотел поехать на Кимон, это они построили гостиницу, обслуживали ее, давали людям с Земли роскошные номера, это они придумали так называемые должности, это они организовали печатание кредиток.

И если это так, то, значит, не только люди Земли, но и ее правители вели переговоры или пытались вести переговоры всего лишь с детьми народа другой планеты. Вот в чем существенная разница между людьми с Земли и кимонцами.

А может быть, он не прав?

Может быть, вообразив себя комнатной собачкой и ожесточившись, он в своих размышлениях пошел не по тому пути? Может быть, он и в самом деле был товарищем по детским играм, взрослым человеком с Земли, низведенным до уровня ребенка… и притом глупого ребенка? Может быть, не стоило думать о себе как о комнатной собачке, а следовательно, и приходить к мысли, что это дети Кимона организовали иммиграцию людей с Земли?

А если не дети приглашают в дом уличных мальчишек, а если инициатива проявлена взрослыми Кимона, то что это? Школьная программа? Какая-то фаза постепенного обучения? Или своего рода летний лагерь, куда приглашают способных, но живущих в плохих условиях землян? Или просто это безопасный способ занять и развлечь кимонских ребятишек?