Театр Теней
Шрифт:
Она обхватила его руками:
– Что за страшное место, Боб!
– Ахилл тоже отсюда вышел.
– Он никогда не был таким маленьким, как ты.
– Зато он был калекой. С изуродованной ногой. Чтобы выжить, ему надо было быть сообразительным. Держаться так, чтобы его никто не прикончил просто потому, что есть такая возможность. Может, эта мания убирать каждого, кто видел его беспомощным, – может быть, это стало для него механизмом выживания в подобных обстоятельствах.
– Какой ты хороший христианин. Сплошное милосердие.
– Кстати, – сказал Боб. – Наверное, ты
– Я думаю, сестра Карлотта была бы счастлива?
– Она была бы счастлива, что бы я ни делал. Бог ее такой создал. Если она сейчас где-то есть, она счастлива. Такая она была.
– У тебя она получается какая-то… с умственной недостаточностью?
– Да. Она не умела помнить зло. А это серьезный дефект.
– Интересно, есть ли на него генетический тест, – сказала Петра и тут же пожалела об этом. Меньше всего сейчас надо было, чтобы Боб задумался о генетических тестах и понял то, что ей казалось сейчас таким очевидным: никакого теста у Волеску нет.
Они видели еще много мест, и каждое из них вызывало у Боба воспоминания о каких-нибудь случаях. Вот здесь Недотепа хранила запас еды для награждения отличившихся детей. Здесь впервые сидела сестра Карлотта, когда учила нас читать. Это было лучшее место, чтобы спать зимой, потом нас нашли большие ребята и прогнали.
– А здесь Недотепа стояла над Ахиллом, держа в руках кирпич, – сказал Боб, – готовая вышибить ему мозги.
– Если бы только она это сделала, – вздохнула Петра.
– Она была слишком хорошим человеком. Не могла себе представить, какое в нем зло. Я тоже не мог, пока не увидел, как он здесь лежит, не увидел, что было в его глазах, глядящих на кирпич. Никогда не видел столько ненависти. А страха не было. Я сказал ей, что надо сделать – убить его. Она не смогла. И вышло точно так, как я ее предупреждал: если оставишь его в живых, он тебя убьет. Он и убил.
– Где это было? – спросила Петра. – Где он ее убил? Можешь показать?
Он подумал пару минут, потом подошел к воде между причалами. Нашлось свободное место, где среди лодок, кораблей и барж видна была вода великого Рейна, бегущая к Северному морю.
– Какая мощь, – сказала Петра.
– Ты о чем?
– Река – такая мощная. И все же люди смогли построить все это вдоль ее берегов. Эту гавань. Сильна природа, но человеческий разум сильнее.
– Кроме тех случаев, когда это не так.
– Он отдал ее тело реке? – спросила Петра.
– Он выбросил ее в воду.
– Но Ахилл видел это по-другому. Отдать ее реке – он это романтизировал.
– Он ее задушил, – сказал Боб. – И мне все равно, что он думал в этот момент или потом. Он поцеловал ее и задушил.
– Но ты же не видел, как он ее убивал, надеюсь!
Слишком было бы ужасно, если бы Боб до сих пор хранил в памяти этот образ.
– Я видел поцелуй, – сказал Боб. – И был слишком эгоистичен и глуп, чтобы понять, что он значит.
Петра вспомнила поцелуй, полученный от Ахилла, и вздрогнула.
– Ты подумал то же, что подумал бы всякий, – сказала она. – Что его поцелуй значит то же, что и мой.
И она поцеловала Боба.
Он ответил на поцелуй –
Но когда поцелуй закончился, лицо его снова стало задумчивым.
– Я бы отказался от всего, что сделал в жизни с тех пор, – сказал он, – если бы только мог вернуть эту минуту.
– Как? Ты думаешь, ты мог бы с ним справиться? Ты забыл, какой ты тогда был маленький?
– Если бы я был здесь, если бы он знал, что я смотрю, он бы не стал этого делать. Ахилл никогда не рискует разоблачением, если можно без этого обойтись.
– Или он бы и тебя убил.
– Обоих нас сразу он бы убить не мог – с его хромой ногой. Стоило бы ему заняться одним, другой бы поднял крик и побежал за помощью.
– Или дал бы ему по голове кирпичом.
– Ну, Недотепа могла бы, я в те времена кирпич не поднял бы на высоту его головы. А уронить камень ему на ногу – этого вряд ли хватило бы.
Они еще постояли у причала, потом пошли обратно в больницу.
Охранник был на месте, в мире все было в порядке.
Все. Боб вернулся в места своего детства и не очень плакал, не отвернулся, не убежал.
Или так казалось Петре, пока они не вышли из больницы и не вернулись в гостиницу, и он лежал в кровати, будто задыхаясь, и тут Петра поняла, что он всхлипывает. Сухо, без слез, трясясь всем телом.
Она легла рядом и обнимала его, пока он не заснул.
Волеску настолько хорошо разыграл комедию, что Петра временами думала, нет ли у него действительно теста для проверки эмбрионов. Но нет, это был спектакль – просто он был достаточно умен, достаточно знал свое дело, чтобы спектакль был убедительным, реалистичным настолько, чтобы обмануть окружающих, пусть и весьма умных, профанов. Даже специалист по оплодотворению купился. Наверное, Волеску представил свой тест подобным тому, что делают врачи для определения пола ребенка или серьезных генетических дефектов.
Или доктор тоже знал отлично, что все это липа, но ничего не говорил, потому что «улучшатели» играют в ту же игру, притворяясь, что ловят дефекты, которые на самом деле выявлены быть не могут. Они ничем не рискуют: когда липа всплывет, родители уже будут сильно привязаны к ребенку, а даже если нет, как они пойдут в суд с жалобой на то, что плохо выполнена запрещенная процедура отбора по спортивным талантам или интеллекту? Может, все эти бутики с заказными младенцами гонят липу.
Единственное, почему не обманулась сама Петра, – потому что наблюдала не за процессом, а за самим Волеску, и к концу видела, что он слишком спокоен. Он знал, что никакие его действия ничего не меняют. Ничего не стояло на карте, тесты были пустышкой.
Эмбрионов было девять. Волеску сделал вид, что у троих обнаружил ключ Антона. Он пытался отдать контейнеры ассистенту для уничтожения, но Боб настоял, чтобы их отдали доктору.
– Я не хочу, чтобы кто-нибудь из этих эмбрионов случайно стал младенцем, – пояснил он с улыбкой.
Но для Петры они уже были младенцами, и ей было больно смотреть, как под наблюдением Боба всех трех спустили в раковину, контейнеры промыли, чтобы наверняка ни один эмбрион не выжил в случайно оставшейся капле.