Театр
Шрифт:
Длинные волосы взлетают вверх вместе с прозрачной тканью – это похоже на крылья, огромные крылья прекрасной птицы. Тело актёра причудливо изгибается, он сплетает руки над головой, но тут же раскидывает их в стороны, и крылья складываются, обвивая его запястья. Следующее движение – ещё один невероятный изгиб – как если бы нырять в море, падать, тонким лезвием рассекая воду, и уже за чертой волны познавать невесомость. Мне кажется, что я вижу его лицо. Абсолютно спокойное, с закрытыми глазами, ни тени испуга. Неосознанно встаю и наклоняюсь вперёд, жадно поглощая каждую деталь его падения.
Сейчас
Но когда я почти уверен в неизбежности удара, когда танцоры со сцены замечают это и разбегаются, как муравьи, к её краям – тогда он удивительным образом достаёт до одного из тросов. Сгибает ноги (я почти слышу звук, с которым натягивается струна под его коленями), и падение замедляется, а в следующее мгновение он снова взлетает вверх, и снова изгибается всем телом. Теперь это похоже на выстрел из лука – на саму стрелу или на тетиву, когда она поёт в движении.
Я не знаю, как это возможно, и не уверен, возможно ли вообще – но этот человек приземляется на точно такую же нить, с какой только что сорвался. Приземляется ногами и руками одновременно. Только белая материя и длинные серые волосы не успевают за ним, и опускаются медленно на его плечи, руки, ложатся на спину. Мне снова кажется, что я вижу его лицо, на этот раз – его тёмные глаза, смотрящие в зал. И снова – ни тени страха.
В следующее мгновение по залу проносится вздох облегчения – все поднимаются, роняют лорнеты и листы каталогов, какая-то женщина вскрикивает тонким неестественным голосом. Тогда я понимаю, что всё это невероятное действо – весь его полёт – видел только я, а остальные заметили лишь близость пола. Музыка не остановилась. Представление тоже.
Остановилось только моё сердце, и я усилием воли заставляю его биться дальше. Сажусь на своё место, складываю на коленях подрагивающие руки.
– Что это было? Он сорвался?!
– Не знаю… Не уверен… Я не видел…
Я видел. Я видел каждое мгновение, каждый жест. Видел всё от начала и до конца.
Он не сорвался.
Он…
***
В ярко освещённом медицинском кабинете звенит перетянутая нить злости и напряжения. Фельдшер, нервная девушка с коротко остриженными волосами, кромсает ножницами тонкую материю бинтов. Иоши Сора смотрит в потолок с неподражаемым выражением Присутствия-Не-Здесь – его обычное состояние в критической ситуации. Притвориться глухим и слепым. Непонимающим. Мёртвым. Таким, с какого не спросишь.
Но нервная девушка-фельдшер привыкла к такому его поведению, и потому не ждёт ответной реакции сию секунду. Она знает, что Сора не глухой. И ещё знает, что сегодня он не сможет молчать.
– А если бы ты не успел? Если бы просчитался? Если бы на этом тросе уже кто-то был? Ты поставил под угрозу не только свою жизнь, но и жизнь всех актёров на сцене! Это просто омерзительно, Сора, просто…. – говорит фельдшер и захлёбывается от возмущения.
– И думаешь, тебе это спустят с рук? Думаешь, можно срывать каждое представление, и тебе за это ничего не будет?! Да все уже сто раз догадались, зачем ты это делаешь, и я уверена, что Маэстро выставит тебя прямо сегодня, потому что ему абсолютно не сдался бездарный актёр, который не может даже
– Может быть, – обрывает её Сора тихим низким голосом, – Мне попробовать твой способ? Ты ведь тоже не спешишь продвигаться по карьерной лестнице, младший фельдшер.
Она замахивается стеклянной баночкой дезинфектора, Сора привычно вскидывает руку, готовясь поймать её запястье, но одновременно с этим открывается дверь, и агент на пороге, раскрасневшийся от тревоги и спешки, выдыхает с облегчением.
– Слава богу, ты здесь! Сора, твой лот ушёл по первой ставке. Маэстро просил передать, что ждёт тебя в холле сию же секунду!
От его слов натягивается ещё одна нить – надрывной тишины. Две пары глаз смотрят на агента сначала с непониманием, а потом с двумя оттенками осознания. Злорадное торжество фельдшера и загнанная ярость актёра.
– Ну что, допрыгался, птенчик? Сейчас закончу перевязку и….
Её прерывает страшный грохот: Соре достаточно протянуть руку, чтобы толкнуть столик с медицинскими инструментами, и все её баночки-скляночки разлетаются по полу. Он делает это медленно, но само действие выдаёт состояние. Неконтролируемое бешенство. Самый настоящий срыв.
Это его собственная практика: чтобы вернуться в реальность, чтобы доказать себе, что происходящее происходит на самом деле, он разбивает или роняет что-нибудь, что может разрушить звуковое пространство. Бокал с шампанским, разлетающийся на мелкие осколки. Столик с медицинским инвентарём.
– Что ты творишь, мать твою! Сора!
– А ну стой, сволочь!
Но он быстрее их обоих: в два шага пересекает комнату, выдёргивает задвижную полку из стеллажа и швыряет её в окно.
Агент шарахается обратно к двери, фельдшер садится на пол и закрывает голову руками, защищаясь от осколков.
На шум сбегаются ещё несколько агентов и сам Маэстро. Вместе им удаётся изловить и удержать Сору, пусть и не сразу – хотя он сам не сопротивляется с того момента, как ругающиеся мужчины оттаскивают его от разорённого стеллажа. По отработанной инструкции фельдшер вкалывает актёру быстродействующий седатив, но ещё несколько минут они стоят вокруг, не разжимая рук, и наблюдают за тем, как расслабляется лицо Соры и стекленеет безучастный взгляд. Только тогда Маэстро выпускает его запястья.
– Ну? Что ты ему сказала? – спрашивает сурово, поправляя галстук-бабочку.
– Да я ничего не успела сказать! Он услышал про лот, и сразу….
– Не сразу, – встревает агент, – Но да, больше мы ничего не говорили. Первый раз вижу такую реакцию….
– Ну, не первый, – пожимает плечами Маэстро, – Впрочем, это было ожидаемо в его случае. Обычный нервный срыв, к тому всё и шло. Он не сказал тебе, что это такое было на сцене?
– Не сказал….
– Хм. Я сначала подумал, что самоубийство. Но нет, что-то другое.
– И что теперь? То есть, мы же не можем так его отправить к покупателю?