Театральная история
Шрифт:
Я ем и гоню все мысли о том, что сейчас со мной произошло. Режиссер даже не пожирает, а заглатывает. Иосиф жует часто, пережевывает мелко, а карлик обгрызает корочку, чтобы потом впиться мелкими зубками в мякоть. Вдруг Иосиф отстраняет от себя кусок сэндвича и мрачнеет.
— Не понравилось? — мрачнеет и режиссер.
— У меня началась диета, Сильвестр.
— Люблю чудаков, Иосиф! Дай Ганелю.
Карлик сам подскакивает за сэндвичем. Я вижу, что пора прощаться, но не
— Знай, Александр! Завтра в твою честь и в честь нашего новоприбыв-шего, — режиссер улыбается Ганелю, — черт, чуть не сказал новопреставленного, извините… Так вот, завтра в вашу честь я закачу в “Мариотте” несусветный банкет!
И едва господин Ганель представил себя в смокинге, задумчиво-печально принимающим поздравления и снисходительно прощающим завистливые
ухмылки и смешки, а я подумал — “итс импосибл!”, режиссер добавил: — Разве так важно, что банкет в вашу честь пройдет без вас?
Иосиф хихикнул, а режиссер встал со стула. Мгновенно вскочили и мы с Ганелем.
— Ну, таланты, ну, будущие звезды, давайте, мчитесь домой учить шекспировский текст. Брат Лоренцо, вы завтра не нужны, хотя можете прийти на сбор труппы, а Джульетту я жду в десять. Адью.
Прощальный пинок под зад мы с карликом приняли с благоговением и обменялись изумленно-счастливыми взглядами уже за черной дверью кабинета. Господин Ганель совладал с собой первым. Он протянул мне руку и попрощался полукивком головы. Светлане он отвесил более теплый поклон. Что сделал я, не помню, но отмечаю: это был один из тех редчайших моментов, когда я не помнил себя.
Не знаю, стоит ли говорить очевидное? Наш режиссер — шизофреник.
В театре это приветствуется. И еще — он гений.
Я нажал кнопку вызова лифта. Вышел на улицу.
Солнце.
Я вошел к режиссеру безвестным актером, а вышел — Джульеттой лучшего российского театра. Теперь все в моих — пусть и женских — руках.
Я раскрываю рот. И туда летят банкеты и фуршеты, восторг красавиц и погоня папарацци, автограф-сессии и океан цветов. Я слышу мерный звук кондиционера в номере тысячезвездочного отеля, где я возлегаю рядом с огромногрудой и стройноногой красавицей. Это не Наташа. Это девушка, ласками которой я воспользовался лишь на эту ночь, и утром она обнаружит на туалетном столике автограф и теплые пожелания счастья. А Наташа, ушедшая наконец от мужа, ждет меня из парижских гастролей в нашей просторной квартире на улице Тверская (прощай, мой Теплый стан!). И любовь моя к ней тем сильней, чем свободней я себя чувствую благодаря обожанию бессчетного количества женщин и девушек…
Легкость и тяжесть? Дородовая травма? Я посылаю все к чертям. И мой печальный караван летит по небу — вверх и влево: я на сцене истекаю ненавистью, глядя на успех врага; Наташа приходит ко мне, укутанная в страдания мужа…
Господи, как же я раньше не замечал, как гадка и тускла, как бедна и убога моя жизнь? Вернее, как убога она была до этой встречи,
Я обернулся на здание театра с тем чувством, с которым, я полагаю, смотрят на церковь новообращенные.
Нет повести печальнее
— Какие эро-планы? — спросила Наташа, и я сразу принял решение.
Следующие десять минут нам было очень хорошо. Когда последствия моего решения были исчерпаны, а потом исчерпаны снова, уже до дна, я рассказал ей о сегодняшнем чуде.
— Кого? Джульетту? — Ее глаза, ярко-зеленые, изумлены. — Ты шутишь?
— Только если режиссер шутит. — Я затянулся сигаретой, что делал в постели только в случае крайнего блаженства или печали.
— На шутку не похоже, нет. Саша, это успех. Ус-пех. Ты успел. А я навсегда опоздала.
Голос Наташи дрогнул. Я еще раз заглянул в ее глаза: на меня смотрела ярко-зеленая актерская ревность.
— Почему ты? Почему опоздала?
— Раз моему любовнику предлагают роль Джульетты в театре, о котором я мечтаю, значит, мне уже ничего не успеть.
Она отвернулась. Я взял ее за плечо, хотел повернуть к себе, но почувствовал сопротивление.
— Тебе сделали странное предложение, Саша. Как будто судьба метила в меня, промахнулась, и на тебе: ты стал Джульеттой.
— Мне отказаться?
Она улыбнулась сквозь печаль. Я этого не вижу. Но чувствую.
— Разве я не знаю, что, если даже начнется светопреставление, ты все равно пойдешь репетировать — свое представление. Дорогой, не смеши меня, я ведь тоже актриса, как и ты.
— Ты как будто ненавидишь меня.
— Хуже — я себя ненавижу. — Она садится на кровати ко мне спиной, облокачивается на спинку красивой тонкой рукой и обращается к стене. —
Я доплелась до пика своей карьеры. Мужчина, который с такими звериными стонами в меня кончает, получил роль Джульетты.
Вдруг она обернулась через плечо, метнула в меня злой взгляд:
— Почему ты так стонешь? Думаешь, я не вижу, как ты играешь в безумную страсть? Все, теперь ты получил роль — играй на сцене, а нашу постель освободи от спектаклей.
Тишина.
Наташа посмотрела на меня, отвернулась снова и прошептала (раздраженный голос сменился растерянным):
— Прости. Прости, пойми меня.
Я ее понял. Но не простил. Напротив, это нежданное извинение меня разозлило.
Наташе стало неловко от снова наступившего молчания. Я давно заметил: Наташу беспокоит молчание, тревожит тишина. По всем законам наших ссор я уже должен был сказать: “Да ладно, давай забудем”. Но я ни за что этого не скажу.