Тебе держать ответ
Шрифт:
И, будто все боги в тот день ополчились на Катарину, почти сразу после этого вернулся Никлас.
Ей вовремя сообщили об отряде, показавшемся за поворотом дороги, и она едва успела подняться к себе и переодеться в торжественные одежды своих цветов. Она не сделала этого в прошлый раз, когда Никлас вернулся с поля боя — наконец-то победителем! — и получила от него за это жестокий выговор. Заниматься волосами не было времени, и Катарина просто стянула их в узел и накинула на голову покрывало. Спускаясь по лестнице, она уже слышала крики и суматоху внизу — ворота распахнулись, её лорд со своими воинами, друзьями и господином въехали в замок. Перед самой дверью Катарина задержалась и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Она устала, но день только начинался. Убедившись, что сердце бьётся почти ровно, а лицо сохраняет неподвижность, она ступила во двор, чтобы приветствовать своего мужа
Их вернулось меньше, чем уехало: с собой лорды взяли дюжину пленников, захваченных во вчерашней битве с Анастасом Эвентри, и ни один из осуждённых не вернулся назад. Катарина знала, что с ними случилось, — она слышала, какую забаву предложил лорд Пейреван вчера вечером, когда они праздновали победу. Никлас любил такие забавы, и обычно они затягивались надолго, поэтому Катарина, захваченная врасплох столь быстрым возвращением мужа, изо всех сил старалась скрыть отчаяние. Никлас сердито сверкал на неё глазами из-под кустистых бровей и два раза спросил про быка. Катарина ответила, что всё готово, молясь про себя Неистовой Яноне, чтобы это не оказалось ложью, — она уже часа два не заглядывала на кухню и не знала, как там обстоят дела. Во дворе, где и так было не повернуться, стоял галдёж и толкотня, Никлас кричал на неё, а она стояла прямая, внешне спокойная, и тихо отвечала ему: «Да, мой лорд». Он понемногу успокаивался, как обычно, и она, видя, что способна вернуть ему самообладание, успокаивалась тоже — всё было так, как всегда, и всё наладится, как всегда, она поняла это и на душе у неё стало легко…
И тут она увидела этого человека.
— Яблоки-и-и!
Позже, когда Катарина Индабиран вспоминала это мгновение, она поняла, что посмотрела в ту сторону ещё до того, как услышала пронзительный голос дурачка Олпорта. Как будто, думала она позже, ей почудилось там что-то, какая-то вспышка света, она оглянулась и увидела человека, который навсегда изменил её жизнь. Но в тот миг ей казалось, что она повернула голову именно на крик — холодея, проклиная свою неосмотрительность и предвидя ярость Никласа, запрещавшего ей пускать Олпорта болтаться по двору, когда в замке находились посторонние. Обычно она выполняла приказ, вполне соглашаясь с его целесообразностью, — но сегодня ей было просто не до того. Она не уследила. Она была виновата. И теперь Олпорт вопил, повиснув на руке человека, которого Катарина видела впервые в жизни. Она была совершенно уверена, что он не состоял в свите ни одного из лордов. Иначе она заметила бы его раньше.
Он слишком сильно отличался от всех, кто его окружал.
Он был не очень высок, но строен, в его движениях сквозило странно небрежное изящество — и отчего-то Катарина, за свою жизнь побывавшая от силы в трёх замках, инстинктивно ощутила, что это изящество у него не врождённое, просто там, откуда он приехал, так держатся все. Его лицо было гладко выбрито — кроме лорда Одвелла, он оказался единственным из скопившихся на подворье мужчин, кто не носил бороды, и это сбивало Катарину с толку и мешало точно определить его возраст. Сперва она решила, что он очень юн, но потом поняла, что ошиблась. Его светлые волосы, вновь как у лорда Одвелла, были заплетены в короткую косу, прикрывавшую затылок и шею. Одежда тоже выделяла его среди прочих: светло-бежевая куртка и коричневые брюки облегали тело, подчёркивая не крупную, хорошо сложенную фигуру, высокие голенища сапог туго обтягивали ноги — Катарина никогда не видела ни таких сапог, ни вообще таких одежд. На фоне остальных мужчин, закутанных в многочисленные накидки, отчего их грузные тела казались ещё больше, этот человек выглядел маленьким и как будто незначительным…
Но ей хватило одного взгляда, чтобы ощутить исходящую от него опасность.
«Олпорт, — подумала Катарина, — о Янона, Олпорт! Что же ты наделал?» Никлас уже приплясывал подле них с плетью, брызжа слюной и угрожая запороть дурачка до смерти. Катарина всегда боялась, что однажды он всё-таки это сделает, — и, замерев от ужаса, смотрела на странного, яркого, изящного человека, который стоял, отвернувшись от неё, и смотрел вниз, на валяющегося у его ног идиота. А потом он заговорил. У него был сильный, звонкий голос, от звука которого окружающие невольно замолкали, и Катарина слышала, как этот голос отпустил грубую шутку, облекая её при этом в такие изящные и затейливые слова, что соль сказанного дошла до слушателей не сразу. Несколько мгновений висела мертвенная тишина, прежде чем Никлас расхохотался, подарив дурачку Олпорту ещё один день жизни. Золотоволосый незнакомец тоже улыбался.
И тогда лорд Одвелл назвал его по имени. И несколько мгновений Катарина думала, что ослышалась.
Этот человек был Фосиган.
Фосиган,
Или догадывался, но не придавал этому никакого значения.
По настоянию лорда Дэйгона они прошли в зал для пиров, к счастью, уже приготовленный; бык запаздывал, но куропатки, эль и выступление акробатов помогли скрасить ожидание. Катарина возблагодарила богов, что догадалась позаботиться об артистах — Никласу не нравились лицедеи, но, Катарина знала, они нравятся всем остальным, а сейчас единственное, что могло порадовать её мужа — это радость, доставленная им лорду Одвеллу и другим гостям. На пиру Фосиган — Эдвард Фосиган, теперь она знала его полное имя — сидел рядом с хозяином замка, неподалёку от самого Одвелла, ел, пил и отпускал шутки, над которыми покатывалась его сторона стола, а остальные вытягивали шеи, пытаясь расслышать беседу. Долгожданное явление быка он встретил с тем же восторгом, что и все прочие (лорд Одвелл, отметила Катарина, тоже казался довольным), хотя наверняка видал в своей жизни и более затейливые яства. Потом ел вместе со всеми — аккуратнее многих, и пил меньше остальных и всегда — с изысканным и остроумным тостом. Один раз он обратился к ней, заметив, что её чаша для вина пустует, и она поблагодарила его кивком; он наполнил ей чашу, отпустив по ходу небрежную любезность, и вернулся к прерванной беседе. Катарина смотрела не него, почти не отводя глаз, и чувствовала, как тяжело и гулко колотится сердце в её груди.
Он был самым красивым мужчиной, которого она видела в своей жизни. Но он ей не нравился. Он совсем ей не нравился.
Немного позже — быстрее, чем она ожидала, но достаточно поздно, чтобы счесть приличия соблюдёнными — он покинул зал вместе с лордом Одвеллом. И тогда мужчины, оставшиеся за столом, заговорили все разом — совсем не так, как говорили, пока Фосиган сидел за столом. Никлас помалкивал, больше слушал — он казался удивлённым, как будто для него было новостью то, что он узнавал о человеке, которого посадил с собой за стол. Катарина тоже слушала — внимательнее, чем показывала.
И так она узнала, что этот человек — не просто Фосиган: что он безродный выскочка из северного приморского городка Эфрин, которого конунг сделал своим любовником.
«Какая нелепость», — подумала Катарина Индабиран — но не знала сама, откуда взялась эта мысль. Она не знала даже, что именно ей показалось нелепостью: мысль, будто Эдвард Фосиган — мужеложец, или предположение, что он неблагородного происхождения. Катарина не очень долго жила на свете и не так уж много видела, но она была женщиной, и её чутьё не требовало оправданий и доказательств. Будучи дворянкой, она понимала, что этот человек равен ей, что бы ни твердила молва. А будучи женщиной, знала, что этот человек любит женщин, а не мужчин — знала, хотя единственный взгляд, которым они обменялись, не содержал в себе вожделения. Да что уж там — Катарина Индабиран была не из тех женщин, которых вожделеют, бросив на них единственный взгляд, и прекрасно знала об этом. Но она знала также, что этот человек вовсе не так прост, как считают эти грубые, прямодушные мужчины, которые окружали её всю жизнь и которых она научилась любить, как любит женщина мужчин, нуждающихся в её опеке и заботе. Эдвард Фосиган не нуждался в заботе. Он прибыл сюда не для того, чтобы насладиться устроенным Катариной пиром.
Она знала: он прибыл сюда, чтобы уничтожить их всех. И никогда не смогла бы объяснить, откуда взялась эта мысль.
Точнее, в тот миг не могла. Она поняла это позже, ночью, когда лежала в своей постели без сна, трижды помолившись Яноне Неистовой и один раз — Дирху-Меченосцу, богу своего мужа. И ещё один раз — Милосердному Гвидре, чего не делала очень, очень давно.
Милосердный Гвидре был не её богом. Он был богом тех людей, которых родичи её мужа безжалостно вырезали, чтобы отобрать у них этот замок и эти земли. Гвидре милосерден, но Катарина знала, что рано или поздно он заставит платить. Все боги заставляют платить — и за то, что получаешь от них, и за то, что отнимаешь у других.