Тебе меня не получить
Шрифт:
***
Ора-таки сумела убедить Олдена продемонстрировать свои способности и, откровенно говоря, уговоры того стоили. Красавчик встал с подушек, которые сам же на пол и покидал, потянулся, зевнул во всю пасть – и рассыпался ворохом золотых блёсток. Произошло это практически мгновенно, Роен только и уловила, что он будто сначала превратился в искрящийся, мерцающий силуэт, потом в столб солнечного света, а уже на следующий удар сердца эта колонна на самом деле осыпалась грудой сияющего бисера. Раскатилась, дохнув печным жаров и горячим ветром, от которого волей-неволей пришлось рукой
Девушка даже брови пощупала – не опалило ли? К счастью, обошлось без членовредительства. Правда, полопались все стаканы и одна пустая бутылка, треснуло зеркало, стул, который впечатало в стену, теперь лежал кучкой неубедительных обломков и сломался столбик, поддерживающий полог кровати, от чего тот перекосился.
Впрочем, нет, столбик пострадал чуть раньше и от Барса, когда он демонстрировал, как голой ладонью можно деревяшку перерубить
А ещё волшебство стало лебединой песней самого Олдена. Блондин, не до конца превратившийся обратно – кожа его всё ещё сияла, словно присыпанная блёстками – промямлил что-то маловразумительное и снова рухнул на подушки, оглушительно захрапев. Чем вверг Ору в изумление: ей казалось, что спать красавец должен как-то не так. Изящнее, что ли?
Барс, там же, на полу, но презрев подушки, котом свернулся вокруг невесть откуда взявшегося китаррона [2], не в лад пощипывал струны и намурлыкивал что-то вроде: «В садике младушка ходила, в садике мальву собирала». Правда, вместо «младушки» у него получалась «мряушка», а «мальва» трансформировалась в «маульву». Вместо же припева, который должен был, по идее, звучать как «ла-ла ден» из могучей груди экзорциста вырывалось откровенное мурлыканье.
Одинец же, весь вечер – и не без успеха – убеждавший всех, что, мол: «Ещё одна бутылочка и расходимся!» разошёлся-таки, то есть исчез, оставив компании батарею пустых бутылок.
А Оре было грустно и отчего-то тревожно, тело требовало немедленных действий, а в голове ровно, прибоем, шумело. Правда, наверняка не так громко и сильно, как рассчитывал лысый. В каменной вазе с целым кустом роз сейчас вина было не меньше, чем воды. Скорее всего, цветы к утру завянут, но если бы Роен пила всё, что ей совали, то давно бы на ногах не стояла. А у неё имелись другие планы. Точнее, не совсем планы, скорее, надежда. Вернее, предчувствие… ну, или что-то похожее.
Девушка встала, отошла к окну, придерживая рукой лёгкую штору. За стеклом не было видно ни зги, лишь чернота – всё-таки свечей в комнате горело не меньше, чем в храме. Странно, что они не потухли после фокусов Олдена.
Грая пришлось ждать долго. Ора следила за его отражением в стекле: экзорцист сидел, сильно наклонившись вперёд, опершись локтями о колени, сцепив пальцы в замок. Но всё-таки он встал, подошёл.
– Очарованная ночь, – романтично вздохнула Роен.
– Может, зачарованная?
Шестеро, он ещё к словам цепляется!
Ора развернулась, надавила ладонью на его затылок, заставляя нагнуться, запустила пальцы в волосы, сдёргивая ленточку с короткого хвоста.
Ну а большего от неё и не требовалось. Грай обнял именно так, как нужно, едва не до боли. И поцелуй был точно таким, как нужно, без нежностей, лишней заботливости
Нет, «поцелуй» – это не слишком подходящее слово. Только вот другого пока не придумали.
– Смотрю, я что-то пропустил, – протянул Лис, похлопывая перчатками по ладони.
– Видимо, – спокойно отозвался Грай, не спеша оборачиваться.
Экзорцист быстро отёр костяшкой пятнышко крови в уголке рта: то ли Ора ему губу прикусила, то ли просто поранился об клык.
– Видимо, подробностей не будет, – хмыкнул Лис.
– Он мне дорог как память о безвозвратно ушедшей молодости, – усмехнулся Грай.
– И? – уточнила Ора, трогая языком собственные заметно припухшие губы.
– По-моему, ты собираешься ему глотку порвать.
– Была такая мысль, – согласилась Роен.
– Эй, я вам не мешаю? – осведомился рыжий.
– Мешаешь, – ответили ему хором.
– Очень жаль, – посетовал Лис, плюхаясь в кресло, закидывая на колено ногу в сапоге, заляпанном грязью по самое голенища. – Ты был прав, командир. Раскер. Только не один, а двое. Посередь бела дня, на Черёмуховой улице, то есть в меньше, чем в пол-суе от королевского дворца и Храма Колеса. Разделали патруль, всех пятерых. Одному только морду порвали, второй вроде выкарабкается, ещё один ушёл в Закат в госпитале и двое на месте остались. Как-то так.
Лис подцепил пальцем за горлышко полупустую бутылку, рассмотрел её на свет, хлебнул.
– Обнаглели, твари, – процедил Грай. Ладонями, как гребнем, прочесал шевелюру, нагнулся, подбирая ленточку. – А что Владыка?
– Догадайся.
– Понятно. Ничего.
– Погодите, – подала голос Ора, поправляя почему-то сползшее едва не до пояса платье. – А с чего они обнаглели? И почему Владыка… ничего?
– Ну, наверное, потому, атьера, что этот домик, – Лис повёл бутылкой, будто предлагая полюбоваться спальней, – в данный момент охраняет четверо патрулей разом.
– Заткнись, – проворчал Грай.
– Это почему? – удивилась Роен. – Мне интересно.
– Могу продолжать? Продолжаю. Сменяются они трижды в сутки. И того считаем: пять умножаем на четыре, да ещё на три. Это не считая нас, лучшей, между прочим, команды в этом траханом городишке. С арифметикой у вас как, атьера? Или, думаете, тут улицы экзорцистами мостят?
– Хватит! – рявкнул капитан.
Рыжий пожал плечами, снова отхлёбывая из горлышка.
– Но теперь-то будет проще? Всё изменится.
– Это ещё почему? – покосился на неё Лис.
Ора ему ничего не ответила, потому как смотрела на Грая. Тот, стоит отдать ему должное, взгляда не отводил. Впрочем, и без лишних гримас было понятно: ничего не изменится. Экзорцист её отсюда не заберёт и даже рассматривать такой вариант бессмысленно. А уж спрашивать, почему совсем глупо. И унизительно.
– Я не могу быть тебе мужем, – негромко сказала Грай, зачем-то надавив на «я».
– Кто-то говорил про замужество? – уточнила Ора.