'Тебя, как первую любовь' (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)
Шрифт:
мнение свое о его "Думах" я сказал вслух и ясно; о поэмах его также.
Очень знаю, что я его учитель в стихотворном языке, но он идет своею дорогою. Он в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай - да черт его знал. Жду с нетерпением "Войнаровского" и перешлю ему все свои замечания. Ради Христа! чтоб он писал - да более, более!"
В то же время самому Рылееву в лицо он не стесняется говорить суровую правду: "Что сказать тебе о думах? во всех встречаются стихи живые, окончательные строфы "Петра в Острогожске"
Подлинный талант - не только не кичлив, но щедр и добр, это пламень, который опаляет, возле которого светло и тепло. Таков был гений Пушкина. Как трогательно стремился он помочь всякому начинающему поэту, писателю, поддержать новичка похвалой - часто даже не заслуженной. Он считал своим долгом "подталкивать" начинающих.
Так он горячо поддержал намерение "кавалерист-девицы" Дуровой написать мемуары и брался сам их редактировать. Он сердечно приветствовал Алексея Кольцова. Он помог Гоголю увериться, утвердиться в своем таланте и призвании и щедро дарил ему замыслы и сюжеты некоторых произведений ("Ревизор", "Мертвые души").
Он, как Моцарт перед бродячим музыкантом, готов был воскликнуть "Чудо!" перед каждым начинающим и подающим надежды поэтом. Так, тепло отнесся он к поэту из крестьян Слепушкину и писал Дельвигу:
"...у него истинный, свои талант; пожалуйста пошлите ему от меня экз.
"Руслана" и моих "Стихотворений" - с тем, чтоб он мне не подражал, а продолжал идти своею дорогою".
М. П. Погодин рассказал в своем дневнике о том, как в 1830 году читал он Пушкину свою пьесу "Марфа Посадница". После чтения первого же действия поэт пришел в восторг, а после третьего "заплакал, сказав:
"Я не плакал с тех пор, как сам сочиняю, мои сцены народные ничто перед вашими. Как бы напечатать ее", - и целовал и жал мне руку"4.
И это автор "Бориса Годунова", трагедии бессмертной, рядом с которой ныне никто и не рискнет поставить "Марфу Посадницу"!
"Особенная страсть Пушкина, - писал С. П. Шевырев, - была поощрять и хвалить труды своих близких друзей. Про Баратынского стихи при нем нельзя было и говорить ничего дурного... Он досадовал на московских литераторов за то, что они разбранили "Андромаху" Катенина, хотя эта "Андромаха" довольно была плохая вещь"4.
Здесь все более или менее верно, за исключением того, что "страсть"
Пушкина поощрять и хвалить объяснялась совсем не только чувством и соображениями литературной солидарности, она часто распространялась и на людей мало знакомых Пушкину. Он всегда готов откликнуться сердцем на чужие беды и страдания. И доброта эта ничего общего с показным милосердием не имеет.
Вот характерный штрих. Получив известие о наводнении в Петербурге в 1824 году, Пушкин пишет брату Льву: "Этот потоп с ума мне нейдет.
Он вовсе не так забавен, как с первого взгляда кажется. Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай
– Г . В.). Но прошу, без всякого шума, ни словесного, ни письменного".
Лежа на смертном одре и испытывая жесточайшие мучения, он вдруг вспоминает, что из-за дуэли не мог прийти на похороны сына Н. И. Греча, хотя сам Греч - человек из враждебного ему литературного круга. Он просит врача И. Т. Спасского:
– Если увидите Греча, кланяйтесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере2.
Натура непосредственная, открытая для всех добрых человеческих чувств, он обладал способностью притягивать к себе людей. Вокруг него всегда было много друзей, приятелей, нежно, преданно его любящих, потому что нельзя было знать его и не любить, потому что сам он раздаривал себя друзьям и близким. Его гений, ум, сердечность, его время (не говоря уже о деньгах, если они заводились) - все это без остатка принадлежало его друзьям.
Для этого "сгустка эмоций", "сплошного сердца" два самых больших и прекрасных человеческих чувства - любовь и дружба - были и всем содержанием жизни и, можно сказать, самой жизнью. Эти чувства и были неиссякаемым родником его лирической поэзии. Он воспел и возвысил эти чувства, как это не удавалось никому до него, он раскрыл в них разнообразнейшие грани, тончайшие оттенки, переливы и потаенные глубины.
Он рассказал нам о человеческом сердце, о его способности любить и ненавидеть, грустить и радоваться - и всей гамме сопутствующих этому переживаний - много такого, что мы и не знали до Пушкина. Он помог нам осознать богатство и красоту душевных движений. Эмоциональный мир послепушкинских поколений - осознанно или неосознанно для них сформирован под мощным воздействием пушкинской поэзии, пушкинского гения.
Он как будто оставил нам в наследство свое сердце, и оно бьется с тех пор в душе русского, в душе каждого, кто приобщается к пушкинской поэзии. Поэтому так волнующе интересно нам все, что касается не только творчества, но и личности поэта.
Итак, каким же мы видим Пушкина в "кинохронике" воспоминаний и отзывов о нем? Некрасивым и прекрасным, легкомысленным и мудрым, озорным и тоскующим... Видим во всем - человеком живым, распахнуто искренним, немножко взбалмошным и лукавым, бесконечно милым. Он соткан из противоречий, но вся эта пестрая ткань составляет то гармонично целое, чем была его личность, его жизнь, его поэзия.
Что же породило, сформировало гений этого человека, этого "удивительного Александра Сергеевича"? Как и благодаря чему шло его духовное созревание? Вопросы эти, естественно, обращают наше внимание к Лицею.
"ЛИЦЕЙСКАЯ РЕСПУБЛИКА"
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
(А. ПУШКИН. "19 ОКТЯБРЯ", 1825 г.)
Слова эти выгранены на постаменте памятника юноше Пушкину. Они словно приветствуют вас в садике у входа в Лицей и вводят в его атмосферу, помогают камертонно проникнуться тем особым настроем, который всегда отличает лицейские стихи Пушкина, настроем неповторимо счастливой "младости".