Течения

Благова Даша

Я не знала, останусь ли я той Настей, которая достает клещей из толстокожих уличных собак, если проживу в Москве еще год или два. Вспомнила, что мне учиться все те же пять лет. И подумала: а если бросить и вернуться? Выйти замуж за Сережу и жить себе спокойно, выписывать в блокнот рецепты, попроще и посложнее: когда гости на пороге, если свекровь стучится в дверь, для больших праздников и на скорую руку.

Но за два с половиной месяца в Москве я увидела слишком много того, по чему, я знала, буду тосковать, без чего, если сейчас все бросить, я буду чувствовать себя незавершенной и четвертованной.

Если я ехала

домой, чтобы придумать, как зависнуть между югом и Москвой, то в тот момент я поняла, что не представляю, возможно ли это вообще.

Снова захотелось курить. Меня это насторожило: раньше я не чувствовала никотинового голода, но теперь, кажется, появлялась зависимость. Я решила покурить последний раз за поездку и пошла к своей старой школе. Села на теплотрассу, льнущую к зданию с торца, и подожгла сигарету. Я смотрела из-за угла в школьный дворик и слышала, как пинают мяч. Все снова выкрасилось в мешанину цветов, не значащую ничего. Вспомнила про телефон, включила интернет. В чате с Верой подпрыгивала свежая цифра.

Всю неделю мы переписывались кратко и только по учебе. Иногда Вера спрашивала, не обиделась ли я, и я отвечала, что все ок. А еще — хотя Вера об этом не знала — я не ходила курить одновременно с ней. Продолжала назло сидеть там, где сидела, и специально не двигалась. Сама тоже не предлагала. Я открыла чат. Впервые она отправила мне такое длинное, с абзацами, письмо.

дорогая Настя!

как ты, друг?

в последнюю неделю мы виделись только на факультете, и я начинаю подозревать, что между нами случился тектонический разлом, как будто по одну сторону осталось мое сердце, по другую — твое. я чувствую, как наши души разъединяются, я даже не ощущаю тебя больше во время наших перекуров. все это для меня — огромное, черное, необъятное горе.

я чувствую себя ужасно одиноко, как никогда. я не выбирала родителей, которые бросали меня из раза в раз, и со временем научилась носить броню. но я выбрала тебя, и теперь, когда я вижу, как ты отдаляешься, на месте моего сердца образовывается кровоточащая дыра. я стала в два раза больше курить, и, кажется, у меня появляется зависимость.

я брожу одна по пустой квартире, вспоминаю наши лучшие минуты вместе. теперь подоконник, пол у дивана, стулья и еще много мест, где мы сидели, говорили и обнимались, окрашены твоим цветом. «цвет Настя» — так я решила назвать свое стихотворение, когда его допишу. оно начинается такой строчкой: «невозможно смотреть на твое отсутствие».

подозреваю, что-то могло случиться на тех чтениях, ведь после них ты стала так холодна и печальна, как льдинка в стакане с виски, который я пила, когда ты вдруг исчезла (надеюсь, тебя повеселит эта метафора). пожалуйста, скажи мне, в чем дело? пожалуйста. я так тебя люблю!

я хочу исправиться. я знаю, что бываю плохой, эгоистичной и слишком зацикленной на себе. но меня не учили, как дружить, мне всю жизнь приходилось делать вид, что я лучшая и не буду удостаивать вниманием тех, кто надо мной издевается. может быть, ты научишь меня, как дружить?

Настя, друг, без тебя я никогда не научусь. а еще я хочу учиться только с тобой. пожалуйста, не бросай меня никогда. ты мне вместо всех на свете. люблю. только не молчи, иначе я умру.

Папа так и не приехал, мы с мамой ужинали вдвоем. Папа передает, что ему очень стыдно, сказала мама, но

ничего не поделать. По ее словам, папа носил в кошельке мою фотографию, каждый вечер интересовался моими делами и заплакал, как только августовский поезд со мной и мамой потащился прочь от вокзала.

А не звонит он, потому что, ну, ты же знаешь папу, такой он человек, — сказала мама.

Мама выглядела как грустный мишка на открытке с надписью «я скучаю» или «думаю о тебе». Глаза влажные, брови почти что собрались в букву «л». Мне стало ее жалко. Она была как горячий яблочный пирог в пустой больничной столовой, как масляная лампочка в пещере. Мама всегда оставалась единственным теплым и отзывчивым членом нашей холодной и обидчивой семьи. Она все время придумывала ситуации, в которых папа проявил себя как чувствительный и участливый человек, а Бэлла в ее историях была доброй и сентиментальной. Раньше я иногда тревожилась, а вдруг это я сошла с ума и со всеми все нормально, просто я сама настолько ядовита, что не замечаю ничего хорошего. Но потом я снова ссорилась с Бэллой, безуспешно пыталась заговорить с папой или слышала, как в разговоре с кем-то мама наделяет такими же исключительными качествами и меня.

Мама, спасибо тебе, ты такая хорошая, — сказала я и накрыла ее ладонь своей. — Мне стало намного лучше в этой поездке.

Мама сказала, что завтра еще целый день и что мы нагуляемся вдвоем. Даже хорошо, что папа не приехал, потому что мы сможем делать любые глупости и нас никто не остановит. Говоря это, мама снова выглядела так, будто собирается заплакать. Жалела меня?

Утром мы сели в маршрутку и поехали гулять в Пятигорск, большой и шумный город по сравнению с нашим. Небо было синим, как химозная жвачка с переводной картинкой. Я обожала Пятигорск, его старые завитушчатые дома, из которых складывались целые улицы, музыку на бульварах, круглосуточную жизнь, машины с орущими басами, а больше всего — кофейни и магазины.

Но в тот приезд Пятигорск напомнил мне сильно накрашенную старуху. На благородные и обветшалые фасады лепились пестрые вывески, потускневшую мозаику закрывали афиши и плакаты. Как если бы морщины замазали таким толстым слоем разноцветной косметики, что по лицу пошли трещины. Нет ничего плохого ни в вывесках, ни тем более в исторических постройках. Но во время той прогулки по центру я почувствовала себя угнетенно. После Москвы, где ценили старину, стремились к истинному, первоначальному виду улиц и бились за каждый столетний кирпич, мне стало настолько жаль любимый город, что в конце концов я испытала отвращение — хотя не вполне поняла, к чему именно.

Когда мы зашли в торговый центр, мне полегчало. Мама купила маску для лица в маленькой баночке и клейкий, как древесная смола, бальзам для губ. Она сказала, что Бэлла перевела ей деньги и попросила сделать подарок от нее. Еще мама пыталась заставить меня примерить что-нибудь в магазине одежды, но я отказалась. Из-за моей поездки и Бэллиных родов у них точно не было денег на кофточки.

Потом мы пошли в кофейню, где всегда пили облепиховый чай или какао, и я впервые заказала там кофе. Он был совсем не такой вкусный, как тот, что наливали нам с Верой в высокие белые стаканы, и даже слишком горький, но я все равно допила его, чтобы не показывать маме, как легко я могу отступиться от своих новых взрослых привычек.