Течёт моя Волга…
Шрифт:
Однажды она обратилась ко мне с просьбой поехать вместе с больницу, где лечились А. Тарасова и Г. Отс, известнейшие всей стране артисты.
— Я с удовольствием поеду, только удобно ли?
— Удобно, удобно, — отвечала Екатерина Алексеевна.
— Надо за цветами заехать.
— У меня уже есть цветы.
Но я все равно купила еще два превосходных букета, и мы отправились в клинику. Если бы кто слышал, с какой теплотой говорила Фурцева обоим такие нужные, добрые, «вылечивающие» слова! Я слушала, и у меня слезы навертывались на глаза.
Екатерина Алексеевна умела успокоить любого человека. У танцовщиц из ансамбля «Березка» возникли трения с их руководителем, Надеждой
— Таких, как Надеждина, больше нет, — сказала им Фурцева, — таких, как вы, много. И давайте совместно искать пути выхода из создавшегося положения.
И она нашла такие слова, что посетительницы вышли из кабинета министра буквально растроганные, вполне удовлетворенные оказанным приемом.
Она могла убедить кого угодно. Однажды Леня Коган подвозил меня на своем новеньком «пежо», и очень мне его авто понравилось. Думаю, куплю тоже «пежо». Накопила денег. Пошлина на иномарки тогда составляла двести процентов, и, чтобы ее не платить, требовалось разрешение Министерства культуры. Пошла к Фурцевой.
— Я уже столько лет работаю, — говорю ей. — Может быть, разрешите купить мне заграничную машину.
— Какую машину?
— Да вот «пежо» мне приглянулась…
— Вы что, Люда, в «Волге» уже разочаровались? Вам наша «Волга» уже тесная стала, не нравится?
— Да что вы, Екатерина Алексеевна, нравится, но просто все стали ездить на иномарках.
— А я не хочу вас видеть в заграничной машине. Вы — русская женщина, русская певица. Не подводите нас, русских. Лучше купите другую «Волгу».
Так я двадцать пять лет отъездила на «Волге» pi лишь недавно пересела за руль «шевроле».
Фурцева высоко ценила мнение специалистов, профессионалов в том или ином вопросе культуры, хотя мне порой казалось, что она сама была эрудитом в любой сфере искусства. И однажды я не удержалась от вопроса:
— Неужели вы, Екатерина Алексеевна, во всем так хорошо разбираетесь? Например, в вокале, опере?
— Да вы что, Люда? Разве можно быть такой всезнайкой? Опера — жанр сложный, и я ничего не могу подсказать, скажем, Ирине Архиповой, как ей лучше исполнять какую-либо партию в спектакле и работать над ролью. Для этого есть Борис Александрович Покровский, которому в оперной режиссуре равных и в мире-то нет.
— Ну а в скульптуре, архитектуре?
— То же самое. Вот как раз сегодня у меня будут Кибальников и Вучетич, и вы, если хотите, послушайте нашу беседу.
Я пришла к назначенному времени. Разговор между Вучетичем и Кибальниковым походил больше на спор. Екатерина Алексеевна умело вставляла в него то одну реплику, то другую, словно угадывала мысль каждого из спорщиков, делая иногда какие-то пометки в блокноте. И в конце концов сказала, что настал момент, когда надо подвести итог и подойти к результату. Оба во всем согласились с ней, хотя мнения своего она ни одному из присутствующих не навязывала. Министр, безусловно, умела слушать. Я знаю, что когда Юлия Борисова играла в кинофильме роль посла Советского Союза, то сидела в кабинете Фурцевой и наблюдала за тем, как та разговаривает, как себя ведет, как жестикулирует…
Она была красивой женщиной, постоянно за собой следила. Играла в теннис, бегала, каждый день делала гимнастику. И меня не раз упрекала за то, что я начинала полнеть: «Певица вашего уровня должна быть точеной!» Она сама умела ухаживать за собой: и лицо привести в порядок, и причесаться. У нее были очень красивые шиньоны! На работу — один, на банкет — другой, и всегда все выглядело безупречно. Туфли носила только на каблуках. Одевалась с большим вкусом — в этом ей помогала Надя Леже, с которой Екатерина Алексеевна
В часы отдыха она любила порыбачить (была азартным рыболовом), любила попариться в бане, понимала в этом толк. Любила рыбец под пиво, редко когда принимала рюмку водки. И я никогда не видела ее пьяной. В баню всегда ходили втроем: Екатерина Алексеевна и две женщины, ее давние знакомые, кажется, инженеры. С моей приятельницей Любой Шалаевой мы посещали Сандуны и, не помню точно, в каком году, примкнули к этой троице — Люба, как оказалось, была знакома с Фурцевой. Судьбе было так угодно, что и последняя наша встреча, накануне ее смерти 24 октября 74-го года, состоялась в бане. В половине седьмого разошлись. Я пошла домой, готовиться к поездке в Горький, там мне предстояло выступать в концерте на открытии пленума Союза композиторов России, Екатерина Алексеевна в этот вечер должна была присутствовать на банкете в честь юбилея Малого театра. После банкета Фурцева мне позвонила, голос такой тихий, усталый. «Люда, — говорит, — я вам что звоню: вы же сами за рулем поедете. Пожалуйста, осторожней!» Узнав о том, что Н. П. Фирюбин еще остался в Малом, я спросила, не приехать ли мне к ней. «Нет-нет, я сейчас ложусь спать», — ответила она. На этом наш разговор окончился.
В пять утра я уехала в Горький, а днем мне сообщили о ее смерти. Я тут же вернулась. До моего сознания случившееся не доходило, и спрашивать ни о чем я не стала. Мне сказали, что у нее что-то с сердцем… Я знала о том, что у них с мужем были какие-то нелады, в последнее время они вечно ссорились. Но что дойдет до такой степени, даже не предполагала. У гроба я пела песню-плач:
Ох, не по реченьке лебедушка все плывет. Не ко мне ли с горя матушка моя идет? Ты иди-ка, иди, мать родимая, ко мне, Да посмотри-ка ты, мать, На несчастную, на меня…Все плакали… Она ведь была нам близким и очень дорогим человеком…
Любители сплетен втирали очки друг другу небылицами о том, как Зыкина, минуя все мыслимые и немыслимые преграды, пробралась в партию. Опять же Хрущев помог, или Косыгин, или Фурцева… В том же Омске коллеги по искусству заинтересовались в один из приездов туда моими отношениями с партийной элитой и очень удивлялись, что я «до сих пор» беспартийная. Да просто не верили, как не верили на Урале, Алтае, в Поволжье, в Чехословакии, Венгрии, ГДР… Дескать, как же так, известная певица, участница всех главных партийных торжеств, лауреат Ленинской премии, не член КПСС? Не может быть, тут что-то не то, скрывает Зыкина правду… Действительно же лишь то, что меня раз пять или шесть приглашали в высокие инстанции, чтобы я подумала над заявлением о приеме в партию, буквально уговаривали «вступать в ряды», но мне было не до партии — считала членство в ней вовсе не обязательным для деятеля культуры, хотя утверждение, что политика мертва без культуры, вероятно, не лишено определенного смысла. В один из моментов я уже было согласилась, уговорили, но муж возразил: «Зачем тебе вступать в партию? Ты что, будешь лучше петь с партбилетом в косметичке? Или таланта прибавится, ума, славы, аплодисментов? Другое дело, если заниматься политикой… Но и это занятие для художника, писателя, артиста есть жалкая трата времени и, как верно заметил когда-то Золя, плутовская мистификация, удел невежд и мошенников». Возразить мне было нечего, и с тех пор я уже никогда не возвращалась к этой теме. Решила — как отрезала.