Технологии свободы
Шрифт:
Технологии не сводятся к операциям сборки-разборки и комбинациям отдельных элементов. Технологии – способы достижения заданных результатов, достаточно ясные и прозрачные для передачи этих способов другим людям. Технологии делают действия прозрачными и понятными, но тем самым они уничтожают Тайну, и именно этот аспект «разтаинствования» вызывает настороженное отношение к использованию слова «технологии» в случае, когда речь идет о Свободе, которая есть не что иное, как Тайна сравнительно с привычными формами существования.
Свобода потустороння обычным представлениям. Это понятно многим авторам, и можно привести сотни рассуждений на эту тему. Остановимся на нескольких цитатах.
«Свобода внебытийна, сверхбытийна, добытийна. Она вне свойств и идентификаций. Но, реализуясь,
… Свобода не есть бытие, она есть небытие, суть возможное, пустое, неописуемое и невыразимое творящее ничто. Она не находится в измерениях бытия, она „под“ бытием, как то, что хочет воплотиться в бытии. По своей сущности свобода предшествует совершаемым свободно актам: она предшествует своим проявлениям. Поэтому свобода предшествует бытию, является „внебытийной безосновной основой бытия“…
… Я постижимо не путем объективации, а каким-то иным, возможно, более глубоким образом. Я – ни факт, ни акт, ни идея, оно одновременно и идеально, и реально, стоит вне времени и проявляется в душевной жизни. Онтологический смысл этого обстоятельства заключается в том, что субъект самосознания является носителем свободы». [7]
«Свободу нельзя ни из чего вывести, в ней можно лишь изначально пребывать». [8]
«„Я “ изначально обладает свободой. В силу этого „я“ настолько же неопределимо в предметных терминах, насколько рационально неопределима свобода». [9]
7
Тульчинский Г. Л. Свобода – эпифеномен культуры? Текст доклада на Третьей Всероссийской научно-практической конференции по экзистенциальной психологии 3–5 мая 2007. http://hpsy.ru/public/x2919.htm
8
Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. М.: Наука, 1989.
9
Левицкий С. А. Свобода и ответственность: «Основы органического мировоззрения». М.: Посев, 2003.
Свобода неопределима, но достижима. Свобода перестает быть Тайной в расхожем понимании, но Тайна не уничтожается, она лишь перемещается в некие области Бытия за пределами Свободы.
Обретение Свободы является задачей многих традиционных систем. Более того, в ряде текстов приводятся примеры реального освобождения и его признаки. Однако путь к этому преграждает неизбежный период непрозрачности, требующий доверия к Учителю, и тогда Свобода есть результат следования предписаниям, смысл которых зачастую неясен практикующему. Становится ли результат подобной практики реальной Свободой или все же это лишь имитация таковой? Как только Тайна подменяется доверием, тезис «я не знаю» – убеждением «Учитель знает», так сразу же цель – Свобода – подменяется ее имитацией.
В условиях постмодернистского смешения, когда реальные практики, их имитация, искажение и профанация неразличимы и всему строю современной культуры чужероден вектор действия, направленный к Свободе, ценными представляются проекты достижения свободы в таких системах, которые в какой-то степени коррелируют с традиционными путями, но созданы самостоятельно. Я имею в виду в первую очередь более чем убедительные своею новизной, универсальностью и самодостаточностью системы Гурджиева, Ауробиндо и Кастанеды. Проблема в том, что к вновь рожденным системам появляется такое же доверие, подменяющее Тайну. Повторим еще раз: технологии отодвигают Тайну, но не уничтожают ее. Отступившая Тайна оказывается лишь более величественной и грандиозной.
Свобода и Воля – неразрывно связанные понятия. Показательно, что в большинстве славянских языков значения слов «воля» и «свобода» если и не полностью совпадают, то в значительной мере пересекаются. Если мы исходим из понимания Воли как ничем не обусловленной целе- и смыслопорождающей активности Сознания (здесь это пояснение, а не определение, – дать определение граничным понятиям невозможно), то Воля есть действующая Свобода, а поскольку это действие не обусловлено предшествующими планами и целями, то оно есть действие, творящее нечто новое. Свобода может быть и бездействующей (и тогда это не Воля), но в контексте
Пропасть отделяет ничем не обусловленную Волю от мира, где действует принцип достаточного основания и частный его случай – каузальная обусловленность. Это – пропасть, через которую следует совершить скачок. Человек (в известной нам форме) отделен от свободного существа такой же пропастью непонимания. Ограниченный (часто единичный) опыт переживания свободной Воли не делает ее ядром и центральной частью человека, находящегося в предметном слое знания и соотносящегося с феноменальным миром, где царит обусловленность. Знание о существовании Свободы, опыт и возможность частичной реализации начал Свободы в обусловленном Мире обычно порождают, в лучшем случае, лишь проект подобной трансформации.
Можно ли назвать человеком существо с реально пробужденной волей, действующим из воли, а не под влиянием привходящих внешних стимулов? Ведь обычное описание такого состояния как беспричинного произвола таит в себе нечто устрашающее. С позиции обычного человеческого существования – непонятно, чего от него следует ожидать. Это непонимание ведет к попыткам «интеллектуального заклятия». В человеческом восприятии идея свободной воли может подмениться (и часто подменяется) идеей произвола, определяемого скрытыми желаниями, а значит, и скрытыми обусловленностями. Воле пытаются предписать следование ограничивающим ее принципам (ценностям, направленности и т. д.), но это выдает лишь непонимание природы Воли, находящейся по ту сторону обусловленности. Воля порождает ценности и направления, порождает миры, которые уже потом обустраиваются в соответствии с ценностями, порожденными или принятыми Волей.
В сознании некоторых людей присутствует неустранимый конфликт между очевидной подчиненностью Сознания внешним факторам и идеей Свободы. Эта идея регулярно воспроизводится, несмотря ни на какие философские и научные доводы, проистекающие из идеологических «норм», варьируемых как непреложные в зависимости от той или иной культурной ситуации. Уже наблюдение факторов, принудительным образом формирующих поступки, оценки, убеждения и усилия их обосновать, а также обнаружение самого факта такого наблюдения – выводит наблюдающего в позицию вне и над ситуационными обусловленностями и дает возможность увидеть в этой позиции отражение Свободы. Но затем позиция-над теряется и остается переживание отказа от Свободы. Знание наличия Свободы и опыт отказа от нее, отказа от активности в пользу реакции на принудительные стимулы переживается как первичная травма Сознания: знание о Свободе как высшей ценности входит в противоречие с отказом от нее. И тогда появляются две возможности: либо принятие и рационализация отказа наподобие «стокгольмского синдрома» – принятие доктрины о Свободе как иллюзии (с тщательным коллекционированием экспериментальных свидетельств, «разоблачающих» свободу как иллюзию) и соответственно принятие материалистических и детерминистских учений как непреложных; либо последовательное выстраивание практики, ведущей от изображений, имитаций и проблесков Свободы к самой Свободе.
Первое, чем Сознание утверждает свою активность в условиях практически полной обусловленности, – введение фактора стабильности. Как реакция, Сознание постоянно отражает обрушивающийся на него поток стимулов (обусловливающих факторов) и подчинено им. Как только одна из реакций задерживается в Сознании, она фактом своего существования вопреки изменившейся стимуляции уже выходит из-под власти обусловливания. Столкнувшись с почти тотальной обусловленностью внесознательными факторами, Сознание формирует (в пределах обусловленного слоя) противостоящие им способы работы. Внесознательные факторы отражены в Сознании как динамичный и изменчивый поток недифференцированных ощущений. Если бы Сознание было только отражающей реальностью, то оно бы и исчерпывалось только этим хаотичным потоком. Первый заслон на пути тотальной обусловленности – превращение потока в стабильные формы, его гештальтизация.
Стабильная форма противостоит изменчивому потоку, отходит от обусловленности им, создавая неподвластные изменчивости постоянные, принадлежащие уже только Сознанию фигуры-гештальты. Так формируется аппарат психических или, шире, консциентальных функций, превращающий первичный, отражающий внесознательные стимулы поток в организованные формы, принадлежащие Сознанию и управляемые им. На уровне мышления этому соответствует категоризация, на уровне языка – ограниченный набор лексем, морфем и грамматических правил. Так Сознание выходит из-под власти внесознательных «сил», расплачиваясь за это ограниченностью и конечностью своих форм.