Технология власти
Шрифт:
Невероятно усложнившаяся технология власти гигантского государства, которому приходится решать проблемы большой мировой политики наряду с бесчисленными внутренними проблемами — вплоть до производства иголок предъявляет теперь к партаппаратчикам такие высокие политические и деловые требования в области руководства, что они против собственной воли все чаще и чаще начинают "советоваться" не только с партией, но и с народом. Это обстоятельство как раз наносит удар тому священному принципу партаппарата, согласно которому партаппарат претендовал не только на монополию власти, но и на монополию мудрости. Вместе с тем, во главе советской России, за все время ее истории, еще не стояли люди с такой ограниченной политической фантазией и с таким паническим страхом перед большими политическими решениями, как сегодня. На высшем уровне руководства идет не только групповая борьба за власть (она всегда будет продолжаться, пока не появится новый диктатор), но, самое главное, — все доступные нашему наблюдению
Если вышепроведенный анализ состояния партии и советского общества хотя бы приблизительно правилен, то каков отсюда вывод? Другими словами, куда идет в своем внутреннем политическом развитии Советский Союз? Многие западные эксперты пророчат в области экономики "конвергенцию" (схождение) советского индустриального общества с западным на какой-то будущей стадии развития по единой "индустриальной модели". Можно ли эту гипотезу распространять и на политическое развитие СССР? Говоря точнее: идет ли СССР к деформации режима?
При любом ответе на этот вопрос надо принять во внимание исторический опыт: новая форма правления, как правило, появляется в результате революции снизу, как исключение — в результате революции сверху. Административные и хозяйственные реформы лишь модернизуют существующий режим, но не меняют его природы. Единственный тип реформ, который может оказаться в перспективе смертельным для тоталитарного режима — это допущение свободы духовного творчества. Вот как раз этой реформы Кремль категорически не желает дать стране. Однако одно дело — субъективная воля Кремля ("субъективизм" и "волюнтаризм"!), но другое дело — его объективные возможности и объективные условия. Если взять только один данный вопрос — вопрос о духовных свободах, то партаппаратчиков до конца поддерживает из "социально-деловых групп" только чекистский корпус, а ученая корпорация, техническая интеллигенция и творческая интеллигенция добиваются этих свобод, тогда как позиция групп (генералитет, хозяйственная бюрократия, советская бюрократия) более или менее нейтральна. Но, как указывалось выше, проблема самим советским развитием поставлена шире, чем частный, хотя и исключительно важный вопрос о духовных свободах: либо идти по старому, испытанному, до сих пор успешному пути диктатуры иерархии партаппаратчиков, либо, учитывая сложившиеся объективные условия, признать необходимость и неизбежность соучастия во власти представителей всех "социально-деловых групп".
Партаппарат, игнорирующий или саботирующий такое развитие, лишь провоцирующе действует на рост центробежных плюралистических сил. Это именно и ставит по-новому ту судьбоносную проблему, которая совершенно отсутствовала при личной диктатуре, проблему отношений между партаппаратом и партией, с одной стороны, между партией и государством, с другой. При личной диктатуре эти отношения ясны и просты. Диктатор управляет партаппаратом, партаппарат управляет партией, а партия — государством. Советское государство было превращено (скажем это" пользуясь терминологией "Коммунистического манифеста") просто в технический комитет, заведующий делами партии. "Социально-деловые группы", борясь за свое равноправие с партбюрократией в партии и полноправие в сфере своих действий в государстве, борются в то же самое время и за эмансипацию советского государства. Они хотят вернуть государству — государственное, партии — партийное. Странность положения заключается еще в том, что, согласно основному закону КПСС ("Устав КПСС"), партаппарат — лишь исполнительный орган партии, точно так же, как согласно основному закону советского государства ("Конституция СССР"), высшая законодательная власть в СССР принадлежит не партаппарату, даже не партии, а Верховному Совету СССР, формально избираемому всем народом. Отсюда вытекает, что стремления и чаяния "социально-деловых групп" не только вызываются социально-политическим развитием в партии и государстве, но они и вполне легальны, так как опираются на существующие основные законы.
В числе причин, способствующих общему развитию в таком направлении, надо указать еще на продолжающийся структурный
Западные конституции проводят ясные границы между прерогативами законодательной и исполнительной власти с точным указанием рамок прав и обязанностей глав государств и правительств.
Советская конституция и Устав партии говорят о правах и обязанностях только органов власти, сознательно игнорируя права и обязанности их возглавителей. Отсюда — введение "ленинских норм" коллективности в руководстве на высшем уровне означает, что Брежнев, Косыгин и Подгорный в каждом отдельном случае проводят в жизнь только те коллективные решения, которые по каждому отдельному вопросу принимает заседание Политбюро. Ненормальность положения и слабость советской исполнительной власти наглядно видна уже из того факта, что если при голосовании в Политбюро (15 человек) совместное предложение Брежнева, Косыгина и Подгорного будет отвергнуто большинством хотя бы в один голос, то ЦК КПСС, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР лишены легальной возможности предпринимать какое-либо дальнейшее действие по данному вопросу, ибо большинство в один голос в Политбюро означает вето законодательной власти, обрекающее исполнительную власть на бездействие. Поэтому-то на нынешнем режиме лежит явный отпечаток бесцветных личностей "коллективного руководства", не обладающего инициативой для постановки больших внутренних и внешних проблем, неспособного принимать по ним надлежащих решений, лишенного яркого волевого вождя. Самая сильная диктатура в истории имеет самую слабую исполнительную власть.
Выход?
Либо новый и сильный диктатор на вершине власти, либо распространение принципа демократии с Политбюро на всю партию. Первого боится партия, второго не допускает партаппарат. Сейчас борьба идет вокруг решения этой альтернативы. Если бы она была решена в пользу партии, то это и могло бы быть прелюдией к демократизации советского общества и государства.
1967 г.
III. ОТ ХРУЩЕВА К БРЕЖНЕВУ: ПРОБЛЕМЫ И ТРУДНОСТИ КОЛЛЕКТИВНОГО РУКОВОДСТВА
Как теоретические расчеты, так и исторический опыт самой партии говорили за то, что коллегиальность в руководстве при режиме диктатуры явление противоестественное, а потому — временное.
Логика вещей подсказывала, что на место коллегии диктаторов придет единоличный диктатор. Между тем, коллективная диктатура, называемая коллективным руководством, существует, причем существует не как пропагандная фикция, а как реальность. Этот феномен имеет свои специфические причины. Важно отметить некоторые из них.
Коллективное руководство образовалось на основе отрицания и осуждения двух, последовавших один за другим, режимов личной диктатуры — Сталина и Хрущева. Оба эти режима, хотя и в разной степени, были основаны на произволе, жертвой которого становились не только простые смертные, но и ведущие представители самих партаппаратчиков. Чтобы в дальнейшем избежать этого, новое руководство провозгласило так называемые "ленинские принципы партийного руководства", согласно которым высшая исполнительная власть партии (Секретариат ЦК и генеральный секретарь) проводит в жизнь только те решения, которые приняты большинством членов партийной законодательной власти (Политбюро ЦК), если даже против этого решения голосовали сами главы партии (Брежнев), правительства (Косыгин), государства (Подгорный). Так как Устав партии не знает права вето глав исполнительной власти или партийного арбитража при разногласии ее с законодательной властью (кроме апелляции к пленуму ЦК или съезду, что равнозначно расколу или даже перевороту), то майоризирование исполнительной власти со стороны рядового большинства Политбюро не только предупреждает произвол Секретариата ЦК, но одновременно парализует его текущую работу. Вместо былого незаконного произвола Секретариата получается теперь вполне законный произвол Политбюро. Такова одна причина.
Другую причину длительности существования коллективного руководства надо искать в его бесцветности. Члены коллективного руководства — это вчерашние руководители провинций. Они десятилетями думали масштабами провинции и умом своих начальников из центра, а сегодня они оказались, более или менее случайно (таких, как они, в КПСС тысячи, если не десятки тысяч), во главе мировой державы с ее гигантскими проблемами. Они и похожи друг на друга не только своей бесцветностью, но и своей безамбициозностью. Совершенно очевидно, что будущий единоличный диктатор в этом коллективе не находится.