Технология власти

Авторханов Абдурахман Геназович

Он закончил свою речь при громких протестах собрания и аплодисментах меньшинства.

Это был секретарь партийной ячейки отделения философии и естествознания П. Ф. Юдин (ныне член ЦК). Председатель долго не мог успокоить собрание. Каждый требовал слова. Группами подбегали к столу президиума, кто-то даже явочным порядком занял ораторскую трибуну, тщетно пытаясь начать речь, но собрание неистовствовало. Большинство встало и образовалось несколько не столько спорящих, сколько кричащих групп. Некоторые заставили себя если не слушать, то слышать.

— Это зажим критики!

— Осадное положение в ИКП!

— Демагогия Юдина!

— Убрать Орлова из президиума!

— Сорокин — заговорщик!

Наконец председатель выкрикнул в бушующий зал:

— Объявляю перерыв до завтра…

Отложенное на завтра собрание возобновилось только через три дня. Тем временем все члены бюро общеинститутской ячейки и секретари ячеек всех отделений вызывались в ЦК.

В

числе вызванных были из слушателей, кроме Орлова, Юдина, Щербакова, Сорокина, и бывшие слушатели, впоследствии профессора Стэн, Митин, Ванаг, Карев, Луппол, Троицкий и ректор Покровский. Их принял Каганович в присутствии Криницкого, Стецкого и Б. Таля. Сорокин рассказывал, что на столе у Кагановича уже лежал стенографический отчет общего собрания ячейки ИКП. Отчет этот он, видимо, предварительно проштудировал. Многие места, испещренные красным карандашом, были отмечены многочисленными знаками на полях. Каганович, бывший обычно всегда в хорошем расположении духа, в связи с данным случаем напустил на себя притворное неудовольствие, желчность и важность человека, знающего себе вес. Он перелистывал отчет, то делая удивленное лицо, словно он читал его впервые, то насупив брови, нагонял морщины на лоб, когда хотел постичь сокровенный смысл читаемого. Это продолжалось около четверти часа при гробовом молчании присутствующих. Все продолжали стоять, кроме Покровского. Закончив чтение, Каганович исподлобья окинул стоящих сухим взглядом и пригласил занять места вокруг длинного стола, поставленного перпендикулярно к его рабочему столу. Беседа продолжалась около часа. Ее содержание доложил нам заместитель заведующего Агитпропом Стецкий. ЦК решил отозвать Орлова досрочно из ИКП в распоряжение ЦК (потом он был назначен инструктором Орготдела ЦК). Партийной ячейке ИКП был "рекомендован" новый состав бюро в лице Юдина, Митина, Щербакова, Петрова, Константинова, Сорокина, Покровского и др. Секретарем ячейки ЦК предложил Юдина. Кто же победил? Это оставалось тайной, пока не разыгрались новые события. Они не заставили себя долго ждать.

IV. "ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ БРИГАДА" ЦК

Снятие Орлова истолковывалось как несомненная победа Сорокина, но тогда не было понятно назначение секретарем ячейки Юдина. Совсем было непонятно и введение Сорокина в состав бюро. Все знали, что эти два человека не только враждебны друг другу, но прямые антиподы и по характеру. Юдин — начетчик, "талмудист", приспособленец и карьерист. Примитивность его теоретических суждений и посредственность исследовательских способностей сказывались только на учебных семинарах, а в партийной жизни Института у него было мало конкурентов. Люди типа Юдина обладали одним качеством, при правильном применении которого можно было делать головокружительную карьеру: даром правильной интерпретации уже принятых и способностью предвидения будущих решений ЦК. Предвосхищать партийную погоду при Ленине не было особенно трудной задачей, а следить за нею, да еще выводить безошибочно прогнозы при колебаниях сталинского барометра было делом чрезвычайно сложным. Надо было чувствовать себя и идейно и физически незримой частичкой самого Сталина, чтобы быть в контакте с работой его мозга. "Я не Ленин, но в Ленине и я",писал поэт Безыменский в "Партбилете". Юдины могли сказать о себе то же,"мы не Сталины, но в Сталине мы"! Поэтому Юдины и давали тон на партийных собраниях, а оппортунисты из партийных профессоров ставили им высшие академические отметки на том только основании, что они — будущие "звезды партии".

Сорокины шли в теории так же, как и в гражданской войне, напролом, в лобовую атаку, мало считаясь с условиями местности и "метеорологическими сводками" партийной погоды, и неизбежно спотыкались.

Я помню два ярких примера на этот счет.

Первый: на семинаре по истории революционного движения в России XIX и XX вв. обсуждался проспект "Истории ВКП(б)" Ем. Ярославского, Минца и Кина. Чтобы ярче подчеркнуть значение "Апрельских тезисов" Ленина и продемонстрировать "разброд и шатание" в партии по вопросам об отношении к Временному правительству Львова — Керенского, авторы проспекта доказывали, что до приезда Ленина из-за границы российские большевики — бывшие думские депутаты, русское бюро ЦК, Петроградский комитет партии большевиков, газета "Правда" — стояли на полу-оппортунистический соглашательской точке зрения. Все эти высшие органы партии держались лозунга — "мы будем поддерживать Временное правительство "постольку-поскольку", то есть поскольку Временное правительство будет осуществлять волю народа, постольку большевики и будут его поддерживать. В проспекте было указано, что "даже Сталин не имел ясной точки зрения по этому вопросу". Только "тезисы" Ленина поставили точку над "и": "никакой поддержки Временному правительству". Часть слушателей и профессоров типа Юдина категорически запротестовала против утверждения "даже Сталин". Аргументация протестовавших была такой: прошлую историю мы пишем для настоящего времени, а в настоящее время Сталин — преемник Ленина по руководству партией. "Даже Сталин" набрасывает тень на Сталина:

надо выбросить эту часть "проспекта". Контраргументация Ярославского — Минца: история есть наука, наука же должна быть объективной. К тому же, нет ничего удивительного в том, что гений Ленина видел дальше и лучше рядовых руководителей партии. Решение — принять проспект в целом. Юдины замолчали, ЦК остался "нейтральным", но то, что предвидели Юдины, произошло через несколько лет: в 1931 году в письме в редакцию журнала "Пролетарская революция" Сталин забраковал "Историю ВКП(б)" под редакцией Ем. Ярославского за "принципиальные и исторические ошибки". Ярославские и Минцы каялись, а Юдины торжествовали.

Второй пример. В 1928 году бывший слушатель ИКП и преподаватель философии в Академии коммунистического воспитания им. Н. Крупской М. Б. Митин представил на обсуждение кафедры новейшей философии ИКП трактат под необычным тогда названием: "Ленин и Сталин, как продолжатели философского учения Маркса и Энгельса". Руководитель кафедры А. Деборин, профессор Луппол и профессор Карев забраковали работу и даже высмеяли Митина, отважившегося называть Ленина и Сталина "философами": единственная работа Ленина по философии "Материализм и эмпириокритицизм" — не философский трактат, а популярные критические заметки, а Сталин вообще ничего не написал на философские темы. Другого мнения оказался секретарь ячейки философского отделения слушатель Юдин — он решительно восстал против своих профессоров и довел дело до ЦК.

Из ЦК последовал довольно загадочный ответ: — Сообщите Юдину и Митину, что тема весьма интересная, но не актуальная.

Но через три года она стала актуальной — начали появляться главы из этой работы на страницах "Правды", "Под знаменем марксизма" и "Большевика" за подписями Митина, Юдина и Ральцевича. Но мы несколько забегаем вперед.

Как бы там ни было, Сорокин был введен в состав бюро общеинститутской ячейки и должен был работать вместе с Юдиным. Я не знаю, догадывались ли в ЦК, что в своем критическом отношении к нынешнему официальному курсу партии Сорокин начинал переходить границы и связывался на этой почве со многими из правых в МК и ЦК. Я не сомневаюсь, однако, что Юдин свои обвинения против Сорокина повторил и в ЦК, и тем не менее Сорокин был рекомендован в состав партийного руководства института. Даже больше, нам стало известно, что в ЦК нотацию читали как раз Юдину и Орлову за "перегиб", а не Сорокину. Это сказывалось и в отношениях Юдина к Сорокину — если в Сорокине нельзя было заметить каких-либо внешних перемен, то Юдин стал весьма предупредительным и корректным. Он бегал за Сорокиным, угождал ему, советовался с ним, а слушатели, наблюдая эту невероятную метаморфозу у Юдина, говорили:

— Юдин пал жертвой второго закона диалектики Гегеля — количество "взорвалось" в качество и он влюбился в Сорокина!

Поскольку же Сорокин не отвечал особенной "взаимностью", мы, знающие и Сорокина и Юдина, предвидели новые "взрывы", но пока все шло нормально. Через какой-нибудь месяц мы вновь были поставлены перед загадкой — исчезло новое бюро ячейки, будто в воду кануло. Выясняется, что отсутствуют и некоторые из преподавателей. По институту пошли разные слухи и толки. Покровский не давал никаких справок, а жены отсутствующих сами справлялись у нас — не знаем ли мы, куда "командированы" их мужья. Слухи нарастали:

— К Бородину послали, в Китай, для работы в штабе Чжу Дэ…

— Коминтерн откомандировал на Запад…

— ОГПУ арестовал…

Паникеры нервничали: если так пойдут дела и дальше, то на воле останется только Дедодуб!

Наконец Покровский решил успокоить людей: члены бюро и некоторые преподаватели находятся в отпуске. Разгар учебного года, а целое бюро в отпуске — этому, конечно, никто не поверил. Я за Сорокина особенно не беспокоился, зная, что в такой компании он в ГПУ, по крайней мере, не попал. Я догадывался, что отъезд Сорокина был внезапным, иначе он бы мне сказал, в чем дело, но почему от него нет писем?

Я навестил Зинаиду Николаевну. Когда я ей сообщил об отсутствии Сорокина, она побледнела и недоуменно спросила:

— Вы думаете, что он арестован?

Я ей ответил, что хотя в Институте и были подобные слухи, но я им не верю, так как отсутствует не один Сорокин, а весь новый состав бюро. Зинаида Николаевна заметно успокоилась, но все же позвонила Резникову и передала ему новость. Резников, по-видимому, был в курсе дела и сообщил причину отсутствия Сорокина. Зинаида Николаевна только повторяла в ответ одно и то же слово: "бесподобно!". Разговор кончился, и я видел, что она совершенно успокоилась.

— Резников говорит, что наш друг находится вне Москвы и занят важным делом. Приедет и расскажет сам…

Я не стал допытываться, в чем дело, и уехал.

Через полтора месяца — это было в конце октября 1928 года — почти все члены бюро вернулись. Вернулся и Сорокин. Мне бросились в глаза резкие перемены в нем. Он стал задумчивым, похудел, на лице исчез природный румянец сибиряка, щеки впали и, казалось, что он даже немножко осунулся. Я не замедлил передать ему это свое впечатление.

— Натуги перед прыжком, — ответил он многозначительно и быстро перешел на тему об институтских делах.