Текила-любовь
Шрифт:
Всё возможно, улыбалась Аня, ведь её соседка уже купила новые кружевные чулки.
Дима Васильев рисовал редко. Желание нарисовать что-либо вспыхивало внезапно, будто искра от спички, и так же быстро потухало. Он успевал нарисовать одну-две картины, сделать сырой набросок для третьей, а после – успокаивался до появления очередной особенной девчонки.
Особенными были те девушки, которых ему тут же хотелось нарисовать, причём абсолютно голыми. Затем обычно следовал одноразовый секс и потеря живого интереса к натурщице. Девочка уже не казалась Димке особенной.
К сексу он относился легко,
Одной из таких девочек стала первокурсница Таня, которую Дима нашёл в «Мюнхгаузене» два дня назад. Теперь она, голая, сидела на смятой постели и уже час отрешенно смотрела в сторону окна. Дима не следил за временем. За окном садился туман, и одна-единственная звезда тускло мерцала на чёрном небе. Дима всё рисовал её, длиннорукую, длинноногую, с мальчишеской фигурой и кофейным загаром из Литвы. Сейчас он смотрел на Таню, как на белый гипсовый шар или кувшин. Он уже не видел в ней девушку.
Димка никогда не учился рисовать специально, а получалось отлично. Ему иногда казалось, будто это не он рисует, а кто-то взял его за руку и водит по бумаге, а потом Дима удивлялся и радовался поразительному сходству серого рисунка и реальной девушки.
– Не могу больше!.. – заныла уставшая Танечка, три часа продержавшаяся в одной позе. – Спина болит, ноги затекли…
– Потерпи ещё десять минут, Танюх… – ответил Дима. – Немного осталось.
Он заканчивал рисунок, наносил последние штрихи и растирал тени. Почти никому из многочисленных друзей Дима не показывал своих картонных девушек. Разве что соседу Андрею да подруге Аньке Остроумовой. Те удивлялись: смотрели на бумагу, и казалось, что эта нарисованная девочка вот-вот улыбнётся или хитро подмигнёт, покажет язык и скажет что-нибудь такое, что заставит тебя задуматься, – так было всегда.
Димка снова и снова всматривался в рисунок и смахивал крошки ластика: изгибы тела, торчащие косточки на бёдрах, впалый живот – всё это было её, Танечкино.
Рисовать лица людей, а особенно глаза – труднее всего, но к Димке это не относилось. Он и без художественной школы мог уловить в лице именно те неповторимые черты, которые делают его узнаваемым. До этого дня. Такое с Димой случилось впервые – захватывающая магия рисунка, которая никогда его не подводила, вдруг закончилась. Испарилась куда-то, будто и не было её никогда.
Вот блин. Зашибись. Дима потёр глаза и ещё раз посмотрел на рисунок – ничего не изменилось.
На бумаге он видел совсем не то, что хотел видеть.
Восемь, семь, шесть, пять… остановка. Лифт медленно отсчитывал этажи.
Есть лица, которые запоминаются. Застывают в памяти фрагментами мыслей и воспоминаний. Видишь их каждый день несколько лет подряд, сталкиваешься с ними на трамвайной остановке, у лифта на первом этаже, у входа в столовую или во дворике у неработающего фонтана. Запоминаешь не всех – выборочно.
Девочка с круглыми и блестящими глазами, как у мягких игрушек. Парень с ленивой улыбкой, в стильных очках и кислотно-жёлтой куртке; красивая татарка смеётся, стоя у лифта вместе с подругой.
Четыре, три… снова остановка.
Ещё одна девчонка,
Два, один. Зелёная цифра мигнула два раза, и открылись двери.
Димка стоял в углу кабины лифта у зеркала, тёр пальцем глаз и зевал, потом взглянул на своё отражение и тут же отвернулся. На него сонными глазами смотрел вполне обычный парень – высокий, тёмно-русый, модно подстриженный – с густой чёлкой. В левом ухе – серьга, за спиной – рюкзак и тубус. Дима кивнул сонной Аньке, стоявшей рядом. Из четырёх девушек, что ехали с ним в лифте, он знал только её – она училась в параллельной группе. А глазастенькая появилась недавно, должно быть, с первого курса. Всё поглядывает на него исподлобья. Так и хочется пропеть ей на ухо: «Что ж ты, милая, смотришь искоса…»
Анька делала вид, что отключилась от внешнего мира, и читала толстую книгу о веб-дизайне, а подруга измученно смотрела по сторонам и чавкала жвачкой. Еле заметно пахло мятой и почему-то малиной.
Лифт остановился на седьмом этаже. Глазастая подруга ещё раз кинула на Димку взгляд, от которого становилось жарко, и, откровенно крутя «пятым элементом» в низко посаженных брюках, пошла к лекционному залу.
Васильев второй год учился на инженера по специальности технология машиностроения в одном из престижных столичных вузов – точнее, он лениво кусал гранит науки на слабую, как ребёнок после дизентерии, тройку. Других оценок в его потёртой зачётке не наблюдалось.
Родился он в конце января и, как большинство Водолеев, был идеальным другом – для всех. В этом аспекте гороскоп отражал действительность на все сто процентов – в друзьях у необделённого чувством юмора Димки ходил практически весь универ, в том числе – некоторые молодые преподы. Однако лучших друзей было всего двое: Андрей да Анька.
С Анькой они познакомились в начале прошлого лета на десятидневных курсах для поступающих. Все десять дней два лоботряса просидели на последней парте; если они чем и занимались в то время, так это соревновались между собой в острословии. Анька уже тогда стала ему именно другом. Димка твёрдо знал, что, даже если они заснут под одним одеялом на одной кровати, между ними ничего не будет. У него своих девчонок – целый полк, да и рыжая Анька – кудри ниже пояса, вся в веснушках – не страдала от недостатка обожателей.
С Андреем Беляевым Димка учился в одной школе в Зеленограде, потом они попали в одну группу, а после первой сессии – получили комнату в девятом блоке общежитий. Андрей танцевал хип-хоп и брейк, зачем-то отращивал тонкую косичку на затылке и питал слабость к дорогим модным брендам.
Это были идеальные друзья. Димке не нравилось лишь то, что двое из самых близких ему людей слишком холодно общались или, проще говоря, открыто недолюбливали друг друга.
– В жизни всё подвластно системе. Даже тому самому бедному пингвину в Антарктиде, чтобы завести потомство, нужно сначала найти себе подругу. За этой подругой нужно ухаживать, кормить её… – Соловьёв читал лекции настолько увлекательно, что даже заядлые прогульщики слушали с интересом. Ради одной-единственной лекции в неделю он приезжал с Чертановской на Ленинский проспект.