Тeкущaя инфoрмaция
Шрифт:
Пакетные супы "инстант", пакетные чаи "пиквикк", банки жестяные, банки стеклянные, спагетти, крупы, две штуки мороженой пиццы, каждая величиной с зонтик, батон венгерского салами и тридцатиградусный "Старый егерь", с которым я решил разделить вечернее одиночество. Сверху я нежно положил блок "Уинстона".
Продукты мещанской цивилизации.
При выходе из магазина я купил "Аннонс-Б", где печатались объявления о приеме на работу.
Я вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.
В квартире было тепло и сухо.
Я
Никто не глазел на меня.
Никто не задавал мне последних вопросов.
Я стоял в прихожей, прислонившись к двери и думал.
На что я жалуюсь? Чего мне еще надо?
Я потерял дом, Дарью, родину, у меня не было ничего своего, кроме тощего счета в банке, где об меня вытирали ноги, я держал в руке сумку, которую получил в супермаркете, с едой, на которую спускал антикварную мебель моей вымершей семьи, стоял в прихожей чужой квартиры и думал о том, что человек не может чувствовать себя более счастливым.
Я был свободен.
Свободен жить, свободен умереть.
Свободен начать все сначала. Свободен, еще свободен от рака, инсульта, инфаркта, диабета, астмы, артрита, импотенции, болезни Паркинсона и старческого недержания.
Я был здоров и полон жизнеутвержающей злости.
Я не был прикован к постели, не слышал голосов, даже не страдал манией преследования.
Я читал любимые стихи, ходил по горам, с трудом, но еще отличал добро от зла и полицейские в общем-то не имели ко мне претензий.
Я говорил, что думал и шел, куда хотел.
Не было надо мной ни профкома, ни жилконторы, ни соседей по коммуналке, ни первого отдела, ни всевидящего ока государева.
Мог ли я не чувствовать себя счастливым? Имел ли я право не чувствовать себя счастливым?
Передо мной была приятнейшая перспектива. Обед из трех блюд.
Миллионы, десятки миллионов людей не могли позволить себе такую роскошь.
Разве это не был повод для утешения?
Кто-то готовился к ночлегу на пражском Главном вокзале им. Вудро Вильсона, кто-то под мостами Сены, кто-то на вентиляционных решетках нью-йоркского метро, я стоял в прихожей дарьитеткиной квартиры и готовился поесть.
Великий Бог хабиру парил надо мной. Парил и посмеивался. Вечная привилегия слабаков, сказал Бог, утешаться тем, что кому-то еще хуже.
Я открыл глаза.
Господи, сказал я, прости. Прости меня.
Первым делом я съел горячий суп. Потом сосиски с капустой. Потом выпил чаю, запивая им бутерброд с колбасой. Только потом я вспомнил о гамбургерах. Я вынул два оставшихся из кармана куртки и положил их в холодильник.
Потом я выкурил сигарету, глядя на струйки дождя, стекающие по стеклу.
Я сидел в кресле, курил и ни о чем не думал.
Я был счастлив.
Потом я устроился на диване, накрылся пледом и уснул.
Во сне я видел говно. Кучи говна. Я все пытался убежать от него, пока, наконец, не понял, что оно не
Я проснулся от головной боли. И с кислой капустой во рту.
За окном было темно.
Я встал и пошел в душ. С остервенением вычистил зубы и облил себя холодной водой. Причесываясь перед зеркалом, немного позанимался фрейдистскими интерпретациями. Потом плюнул на все это и сел читать "Аннонс".
Предложений было до чертовой матери. Как и на бирже труда. Но требования здесь были гораздо изящнее.
Порядочность. Честность. Хорошие манеры. Безукоризненное поведение. Знание, по меньшей мере, двух мировых языков. Практика работы на компьютере. Приветливость. Обаятельный внешний вид. Умение работать в коллективе. Инициативность. Динамичность. Энергичность. Преданность фирме. Полная отдача работе. Рост не ниже. Для девушек не выше. И не шире. Образование не имеет значения, всему научим.
Можно было подумать, что людей отбирают для космического полета, а не для работы в отделе косметики. Или в компании по продаже стиральных машин. Или в бюро путешествий под названием "Тутанхамон". Лично я обходил бы такое бюро за морскую милю.
Раздел "Рабочие места" я проштудировал два раза.
Теперь стоило прикинуть, что мог предложить я.
Порядочностью я, видимо, не страдал. По крайней мере, в том смысле, в каком ее понимали здесь. Перевод этого слова с чешского на русский приводил к выражению "то, что подобает". Что подобает, кому, когда, где, сколько и с кем, на этот счет у меня были свои соображения. Сугубо личные.
Честность я тоже понимал иначе. Потому что иначе понимал слово "честь". Моя честь состояла не в том, чтобы пробуждать в ближних любовь ко мне, а в том, чтобы стоять от них как можно дальше. Чем дальше, тем лучше.
Насчет хороших манер я даже не стал уточнять. Настолько мы здесь расходились с аборигенами. Как в личном плане, так и в национальном.
Безукоризненное поведение. При одной мысли об этом меня затошнило.
Из мировых языков я знал только русский. Так что мировых языков я не знал.
Живой компьютер я как-то видел. В бюро пропусков Большого дома. Я туда приходил подавать жалобу, когда нам отказали в шестой раз. Более значительной практики у меня не было.
Приветливостью я обладал. Но весьма своеобразной. Здесь бы меня тут же упекли за половой расизм.
На том, является ли мой внешний вид обаятельным, я не стал сосредотачиваться.
Из любого коллектива меня всегда выгоняли в три шеи. Начиная с игр в песочнице и кончая семьей. Единственным коллективом, который терпел меня в течение трех лет, была армейская гауптвахта. Да и там тоже терпение подходило к концу.