Тель-Авивские тайны
Шрифт:
А.В. А за что вы вместе боролись?
Й.К. За то, что израильское правительство признает Ясера Арафата представителем палестинского народа и вступит с ним в переговоры о создании палестинского государства.».
Господи, почему именно Арафата, преступника, убийцу, создателя террористической организации? Почему именно его? Ответа на это нет. Страстно и нелогично Канюк продолжает свой плач о потерянной любви:
«Й.К. И именно в тот миг, когда мы добились осуществления этой мечты, арабская интеллигенция прервала
Н.В. А может быть, вы ошибались и обманывали себя, когда думали, что вы боретесь вместе за что-то?
Й.К. Я и пишу о том, что это был обман.
«Они обманывали вас?» - пытаясь вернуться на дорогу логики, спрашивает Воронель.
«Й.К. Нет, нет, мы сами обманывали себя. А они просто использовали нас, вот и все. Когда Арафат в первую неделю по приезде в Газу устроил прием для всех членов нашего комитета, приехали только израильские писатели, ни один палестинский писатель не явился.
Н.В. Может, они просто боятся?
Й.К. Это правда, у них есть причины бояться. На жизнь тех, кто пытался с нами иметь дело, иногда покушались. Но все же дело не в страхе. Именно арабские интеллектуалы не хотят нас здесь, хоть их политики готовы примириться с нашим существованием. А.В. Почему?
Й.К. Арабские политики, генералы и бизнесмены понимают, что пришло время заключить с нами мир, и только интеллектуалы против. А интеллектуалы в отличие от политиков обычно выражают истинные чувства своего народа.
Н.В. Но, может быть, народ не так уж важен, там ведь отнюдь не демократия?
Й.К. Пусть там не демократия, но ситуация трагическая: арабские интеллектуалы не хотят мира с нами. И выражают истинное желание арабского народа уничтожить Израиль.
А.В. Но, если это правда, то не логично ли предположить, что весь этот, так называемый, мирный процесс - ошибка?».
Услышав этот вопрос, Канюк пугается – ведь такое утверждение разрушает весь смысл его многолетней героической деятельности.
«Й.К. Может быть, но это слишком сложная тема, я не хотел бы ее касаться. Она заведет нашу беседу в тупик.»
Он пятится, а я начинаю наступать – уж очень хочется припереть его к стенке:
«Н.В. Но, если вы уже один раз ошиблись и подозреваете, что можете ошибиться снова, почему вы так отчаянно боретесь?».
Ответ очевиден и потому приводит нашего писателя в паническое состояние. Голос его повышается почти до визга:
«Й.К. Потому что я чувствую, что должен сделать все, чтобы у арабов было свое государство!
А.В. Почему вы? Кто вы такой?
Й.К. Это государство нужно мне, чтобы я мог чувствовать себя человеком!».
Стоит ли рисковать жизнью всего нашего народа только ради того, чтобы Йорам Канюк чувствовали себя человеком?
Канюк
Й.К. Мы просто обязаны предоставить им государство, им полагается. Мы перед ними в долгу, а главное - этого требует историческая справедливость.
А.В. Что такое историческая справедливость? Может быть, вся ваша концепция справедливости порочна?
Й.К. Очень может быть, но я хочу быть прав внутри себя.
Н.В. Но, если арабский народ хочет нашего уничтожения, зачем облегчать ему эту задачу, создавая у себя под боком враждебное государство?».
Тут Канюк внезапно сворачивает с широкой дороги справедливости на извилистую тропку прагматизма:
Й.К. Арабов - сто миллионов, мы не можем все время воевать с ними, мы должны найти какой-то путь прекратить эту войну. Все эти замыслы, все мечты о мире родились в умах израильских интеллектуалов, писателей, поэтов, людей искусства. И мы призвали арабских интеллектуалов, чтобы они вместе с нами боролись за эти идеи.
А.В. Но они, возможно, с самого начала вовсе не боролись вместе с вами и никогда не разделяли ваших идей.
Й.К. Я не хочу быть их психологом. В этой статье я не пытался подвести все итоги, я только описал поведение арабских интеллектуалов после начала мирного процесса. Очень важно, что арабы не имеют представления о нашей истории и ничего не хотят знать о Катастрофе. Они претендуют на роль главных страдальцев и хотят лишить нас права на страдание».
Оказывается, все дело в том, что нас хотят лишить не жизни, а всего лишь права на страдание! С каким удовольствием я отдала бы это право кому угодно!
Я опять пробую его вразумить:
«Н.В. Почему же вы склонны поддержать тех, кто хочет сбросить Израиль в море?»
Канюк раздражается, он уже не говорит голосом разумного человека, а кричит, как обиженный ребенок:
«Й.К. Послушайте, надо предоставить им государство, и мы будем знать, что поступили правильно!»
Оказывается, главное – знать, что мы поступили правильно, а там хоть трава не расти. Воронель тоже пытается вразумить Канюка простым вопросом:
«А.В. А если они начнут обстреливать нас из „Катюш", - на этот раз уже не только Кирьят-Шмона, но Тель-Авив и Кфар-Сабу?»
С тех пор прошло двенадцать лет, и мы уже хорошо знаем, что бывает в этом случае: долгое терпение, короткая война и международное обвинение в военных преступлениях. Но тогда Канюк этого не знал. В ответ он заходится в истерике:
«Нам будет легче войти танками в палестинское государство, если они обстреляют Кфар-Сабу, чем, как сейчас, врываться в дома палестинцев с полицией!».
После этих слов его начинает трясти так, что у него зуб на зуб не попадает, а костяшки его пальцев стучат по столу как пулеметная очередь. Он почти сползает со стула и еле слышно умоляет: