Телефон звонит по ночам
Шрифт:
И вчера он был там. И может быть, всю ночь он был там. Почему я не подумала об этом? Потому что я слишком самоуверенна? Или потому, что слишком верила в него?..
– Скоро обед, – сказала Ольга. – Уже автобус с фабрики катит.
– Он ездит автобусом?
– Стах? Он ходит с шахты пешком. Вон той луговой тропинкой. Погоди, не он ли это идет?..
Это был он. Как могла она бояться, стоя утром у окна, что не узнает его? Она узнала бы его из тысячи. Мгновенно. Узнала бы эту походку. Раньше, чем узнает лицо.
Он шел,
На нем был синий полувоенный китель с расстегнутым воротом. Наверно, он пропадал от жары. Тяжелые кирзовые сапоги.
Ей хотелось побежать ему навстречу. Раньше она побежала бы. Теперь она смотрела, как он приближается к ней. Где он был вчера?
Почему я никогда не думала об этом? Может быть, потому, что весь этот мир – его мир – был для меня нереальным… Почему он так долго идет?
Он смотрит на меня и не узнает. Или уже узнал? Он замедляет шаги…
– Ну, здравствуй!
– Приехала?
– Да. Взяла вот – и приехала. Ты, вижу, не ждал.
– Верно. Не ждал.
Они разглядывали друг друга счастливыми измученными глазами.
– Надолго?
– Недели на две… Ты что-то не очень рад.
– Почему? Я рад.
Она оглянулась. Ольги не было рядом.
– Когда ты приехала?
– Вчера вечером.
Он загорел. На лоб из-под фуражки сползает тонкая струйка пота. Она вытерла ему лоб своим платком. Платок стал черным от угольной пыли.
– Ты был в шахте?
– Да. Только что поднялся.
– В такую погоду!
– Там хорошо. Прохладно…
Он взял ее руку в свою. Рука у него была горячая, пальцы дрожали. Он прижал к себе ее локоть.
– Пойдем куда-нибудь.
Они были вместе. И как там, в Москве, она боялась выпустить его руку из своей. Наверно, так чувствуешь себя, вернувшись из долгого странствия на родную землю.
Глава двадцатая
Вчера в Луганске, после совещания, управляющий трестом пригласил его к себе в кабинет. Уже по тону, каким он сказал: «Зайди ко мне, Бородин. Надо поговорить», Сергей почувствовал, что его подстерегает опасность. И когда он вошел в большой, приспособленный для совещаний кабинет, где в конце длинного стола, покрытого зеленым сукном, сидел управляющий трестом и нетерпеливо барабанил пальцами по столу, Бородин понял, что он в западне.
– Привет богатырю гидродобычи, – сказал Савва Григорьевич, грузно вставая и протягивая Сергею руку с короткими толстыми пальцами. – Сидай, друже. Мы, правда, с тобой уже здоровались, но почему бы и не пожать лишний раз твою лапу…
Все это не сулило ничего доброго. Сергей сел в глубокое кожаное кресло. Он провалился в него, как в люльку,
Савва Григорьевич предложил ему закурить, – он медлил. Впрочем, Бородин догадывался, о чем пойдет речь. Он даже приготовил ответ. Но знать об опасности – еще не значит избежать ее.
Савва Григорьевич заговорил о рекорде. О том, что пришло время молодому гидроруднику прогреметь на всю страну.
– Давай решайся, – говорил он. – Выходи в герои семилетки. Материалы рекорда в «Правду» пошлем, с твоим портретом. Ты у нас парень, все девчата влюбятся…
– Я женат, Савва Григорьевич, – сказал Бородин. – А что до славы, то ее каждому хочется. Но только слава должна быть заслуженной. Не дутой.
– А я тебе о чем толкую? Мне приписок не надо, – управляющий трестом слегка обиделся. – Мне нужно, чтобы твой гидрорудник дал в июле рекорд. Со своей стороны берусь помочь тебе материалами, оборудованием. Можешь звонить мне днем и ночью, даю зеленую улицу. Ну так как? По рукам?
– Я противник рекордов, Савва Григорьевич, – сказал Бородин. – Вы же знаете…
«Надо говорить решительнее, – подумал Сергей. – Без всяких „вы же знаете“. Пока он не съел меня с кашей».
– Рекорды хороши в спорте, – сказал он и встал. Он не умел сидеть, когда волновался. – Личные рекорды в производстве – еще туда-сюда. Они выявляют возможности человека, увлекают за собой остальных. Но рекорд, который ставит целое предприятие, хорош лишь в одном случае. Когда на достигнутой высоте можно удержаться.
– Ты сядь, – сказал Савва Григорьевич. – Сядь.
То, что он сказал «сядь», а не «сидай», как сказал бы в другое время, выражало крайнюю его озабоченность.
– Да, мы можем сделать рекорд в июле. Выжать из себя все и сделать рекорд. И прогреметь на всю страну. А что потом? Потом нам запишут его в план. Вы же запишете. И будете по-своему правы. Но мы не в силах будем вытянуть такой план. И станем отстающим предприятием. И вы будете нас чихвостить. И опять будете правы по-своему…
Он продолжал стоять. Он даже прошелся вдоль стола, за которым, упершись локтями в зеленое сукно и поглядывая исподлобья, сидел управляющий трестом.
– В общем, получится так, что мы берем город, заранее зная, что нам его не удержать.
– «Берем город», – Савва Григорьевич усмехнулся. – Интересно, сколько тебе было лет, когда началась война?
– Тринадцать, – сказал Бородин. Он слегка побледнел, и глаза его смотрели пасмурно. – Но мой отец погиб на фронте. В сорок третьем году. Под Харьковом. Когда его брали в первый раз…
Управляющий стер улыбку с лица.
– Что поделать, друже. Я, между прочим, сам воевал. И под Харьковом был в ту зиму. Много там народу полегло. Преступление это было. Я так считаю… Но вот я тебе другое сравнение приведу. Тоже военное. Раз ты военные сравнения любишь…