Телесные повреждения

Этвуд Маргарет

Старший открыл дверь в кладовку, непринужденно, как если бы имел на это полное право. Там все еще висели два костюма Джейка.

— Вы живете одна, верно? — спросил он.

Я ответила: да.

— Это ваши костюмы, — спросил старший, ухмыляясь.

— Нет, — ответила я, — моего друга.

— Просто друга, значит, — сказал старший.

— Он, должно быть, выслеживал вас некоторое время, — сказал тот, что помоложе. — Он знал, когда вы приходите домой. Нет идей, кто бы это мог быть?

— Нет, — сказала я. — Мне хотелось

сесть. Я подумала, может спросить их, не хотят ли они пива?

— Какой-нибудь псих, — сказал старший. — Если бы вы знали, кто только не шатается тут на свободе, вы бы никогда из дома не вышли. Вы задергиваете занавески в ванной, когда принимаете душ?

— В ванной нет никаких занавесок, — сказала я, — там и окон-то нет.

— А когда переодеваетесь на ночь, задергиваете занавески?

— Да, — ответила я.

— Он вернется, — сказал тот, что помоложе. — Такие всегда возвращаются.

Старший не отставал: «У вас часто бывают мужчины? Разные мужчины?»

Он хотел, чтобы я почувствовала свою вину, хотя бы немного; это была смесь нескромности и провокации. Следующим номером он начнет мне читать лекции о замках, об одинокой жизни, о безопасности.

— Я задергиваю занавески, — сказала я. — Я не принимаю мужчин, я выключаю свет, я раздеваюсь сама, в темноте.

Старший ухмыльнулся мне, он-то знал про одиноких женщин, и внезапно я разъярилась. Я расстегнула блузку, вытащила левую руку из рукава и спустила тесемку с плеча.

— Что вы, черт подери, делаете? — спросил старший.

— Я хочу, чтобы вы мне верили, — сказала я.

Там в Барбадосе, двухчасовая стоянка занимает часа два или около того, сказали ей. Ренни находит женский туалет в новом, отполированном аэропорту и меняет свою тяжелую одежду на хлопчатобумажное платье. Она изучает свое лицо в зеркале, ищет следы. На самом деле выглядит она вполне неплохо, она выглядит просто нормально. На ней льняное голубое платье, лицо не слишком бледное, косметики ровно столько, чтобы не выделяться: ни хиппушка, ни член Плимутской братии, ни кто-то еще в этом роде. Именно тот эффект, к которому она стремится, — обезличенность; как она любила говорить Джейку, ей это необходимо для работы: незаметность.

— А попробуй-ка вот это, — как-то предложил ей Джейк в период одной из своих кампаний по ее переделыванию. Что же это было в тот раз? Пурпурный сатин с блестящими искрящимися узкими лямками. — Заяви о себе.

— Другие заявляют о себе, — сказала она, — я только записываю их заявления.

— Ты не полицейский, — сказал Джейк, — если тебе есть что показать, не тушуйся.

— Что ты и делаешь с Божьей помощью, — сказала Ренни.

— Ты меня опять осаживаешь, — обиделся Джейк, любезно продемонстрировав свои безупречные, если не считать длинных клыков, зубы.

— Тебя невозможно осадить, — сказала Ренни. — Потому я тебя и люблю.

В туалетной комнате есть сушилка для рук. Предполагается, что она защищает от

инфекции. Инструкции на французском и английском, сделаны в Канаде. Ренни моет руки и сушит их под сушилкой. Она целиком за защиту от инфекции.

Она думает о том, что осталось позади. О том, что она зачеркнула или не дала себе труда зачеркнуть. Что касается квартиры, то она просто захлопнула дверь на новый блестящий замок и ушла, оставив все, поскольку ей необходимо было именно оставить все это. И теперь с каждым днем все легче и легче: тарелки в раковине — две недели, три недели — только слегка заплесневели; она даже перестала чувствовать себя виноватой, в один прекрасный день понимаешь, что это может стать бесконечным.

Ренни повезло, ей, в отличие от большинства, удается периодически ускользать от реальной жизни, большинству это не под силу. Она ни к чему не привязана, и в этом ее большое преимущество. Хорошо, что она человек разносторонний — легко сходится с людьми, в данном случае с Китом. Кит недавно перевелся в «Визор» из «Торонто Лайф». Для нее он просто приятель, это не то же самое, что друг. Пока она валялась в больнице, то решила для себя, что почти все ее друзья оказались просто приятелями.

— Я хочу уехать куда-нибудь подальше отсюда, где тепло, — сказала она.

— Кафе во дворике подойдет? — спросил он.

— Нет, — серьезно ответила Ренни. — Мою жизнь именно сейчас заколдобило. Мне нужно загореть.

— Хочешь написать о Неуемных Каррибцах? — спросил он. — Каждый хочет.

— Никакой политики, — сказала она. — Я могу состряпать тебе отличную курортную развлекуху, с картами вин и теннисными кортами, я знаю, как ты это любишь.

— Место, куда ты дезертируешь, я бы тебе порекомендовал в последнюю очередь, — сказал Кит. — Ты же только что вернулась из Мексики.

— Это было в прошлом году, — сказала она. — Послушай, мы же старые приятели. Мне необходимо на время уехать.

Кит вздохнул, а затем согласился, слишком быстро для него, обычно он дольше сопротивляется. Наверное, узнал про операцию, возможно, он знал даже об отъезде Джейка. В его взгляде сквозила легкая беспомощность, как будто он хотел ей что-то предложить, к примеру, свое сострадание. Ренни ненавидела сострадание.

— Это ведь не совсем халява, я же напишу что-нибудь.

— Выбери остров, — сказал он. — Только это должно быть место, о котором мы еще не писали. Как насчет этого? Мой знакомый там был, попал по ошибке. Говорит, что это вдалеке от наезженных трасс.

Ренни никогда о нем не слышала. «Звучит великолепно», — сказала она. В обычной ситуации она бы подготовилась, но сейчас она слишком спешила. В этот раз она летела вслепую.

Ренни упаковывает вещи, запихивает чулки в наружный карман чемодана, тот что с часами. Затем идет в ресторан, заказывает джин с тоником. Она не смотрит на море вдалеке, оно слишком синее, чтобы в него можно было поверить.