Тело угрозы
Шрифт:
11
А уже упоминавшийся нами Федор Петрович Кудлатый, принявший было окончательное решение ехать в Германию и лечиться от опухоли там, неожиданно для всех задержался: люди, достойные всяческого доверия, сказали ему, что есть средства и понадежнее хирургии или химии, а именно – космическая энергетика, которая с такими хворобами расправляется успешно – надо только найти хорошего специалиста, который сможет открыть все нужные каналы.
Вот что делает страх даже с твердокаменными людьми: Федор Петрович, никогда в жизни никому не веривший, на этот раз поверил; уж очень
Он принялся искать, и почти вся минувшая неделя ушла у его людей на такие поиски. Не то чтобы таких специалистов в Москве не было: были, и немало. Но Федюне нужен был стопроцентный верняк, и приходилось его людям – самым приближенным, поскольку для большинства его здоровье по-прежнему оставалось железным, – заниматься статистикой, вычислять процент успешных результатов из общего числа обращавшихся, чтобы на этом основании сделать выводы. А поскольку казенная статистика этой тематикой не занимается, искать пришлось самим, применяя разные способы.
Таким образом, методом исключения, удалось наконец вычислить требуемую кандидатуру. Ею оказался не какой-нибудь потомственный академик черной магии, чьими объявлениями пестрели газеты, не мэтр, бравший за сеанс по три и по пять сотен уев, а совсем еще молодая девица; у нее клиентов было не так уж много, но зато по интересовавшему Кудлатого диагнозу результат выражался именно в тех ста процентах, которые ему и требовались: четверо обратившихся – и четверо излеченных.
Принялись искать ее; но по месту прописки не обнаружили, а принимала она, как выяснилось, на дому; выходит – дом ее был не там. Стали разыскивать вылеченных, оказалось – из четверых двое были откуда-то приезжими, третий полгода тому назад переселился на ПМЖ в Германию; четвертую, правда, нашли, но адрес она потеряла, помнила приблизительно лишь район. Зато она подала хорошую мысль: поискать объявления в эзотерических магазинах и изданиях. Беда в том, что у нее вылетело из головы, как эту девицу звали: похоже, Жанной, но за точность выздоровевшая не ручалась. Пришлось заняться магазинами и еженедельниками.
12
Минич ожидал, что вот-вот проснется если и не знаменитым, то, во всяком случае, гораздо более известным, чем до сих пор: свежий номер «Вашей газеты» откроется его статьей, и везде – дома и на улице, в метро и трамваях, на работе и в кафе – люди только и будут, что обмениваться мнениями по поводу угрожающей, возможно, каждому из них катастрофы.
Ему мерещилось, что эта опасность, для которой не было различия между богатым и бедным, знаменитым и безвестным, старым и молодым – именно благодаря тому равенству, которое она самим своим появлением устанавливала, обязана была внести в сознание людей, сплотить их, заставить по-иному увидеть жизнь и понять ее, а затем… Он не очень хорошо представлял себе, что станут делать люди и что произойдет с ними потом, когда они поймут все это, – но уверен был, что такою, какой была, жизнь просто не сможет больше остаться.
А поскольку он, как и любой другой человек, в глубине души не то даже чтобы надеялся – он просто убежден был, что настоящей катастрофы не произойдет, что это ни в коем случае не конец, но всего лишь предупреждение, хотя и достаточно серьезное, – Минич считал, что
Будь он более честолюбивым, чем на самом деле, он, чего доброго, вообразил бы себя новым пророком, даже попытался бы (не исключено) основать еще одно вероучение; но так далеко его мысли не заходили, он просто хотел, чтобы за эту публикацию ему воздали должное, сознавая при этом, что не он обнаружил это тело и понял угрозу, которую оно в себе несло. Он искренне жалел, что Люциана уже не было в живых, потому что именно тот имел право на всеобщую благодарность и уважение. Тем не менее именно он, Минич, донес эту информацию до людей и даже подвергался при этом некоторой опасности – хотя никакой вины за собой не чувствовал.
Такими были его мысли, надежды и переживания.
Наутро после того дня, когда он передал текст Гречину, проснувшись, даже не позавтракав, Минич, пренебрегая опасностями, направился к ближайшему газетному киоску.
На улице все было спокойно, никто не бежал опрометью, размахивая газетой, люди не сходились кучками, обсуждая сногсшибательную новость; все выглядело в точности так, как и вчера, как всегда. Дурные предчувствия зашевелились в нем. Он понял вдруг, что номер с его статьей могли просто не пропустить: хотя официально никакой цензуры в России не существовало, но он, как и все прочие, отлично знал, что слова нет – а контроль все равно существует.
Дрогнувшим голосом он спросил у киоскера «Вашу». И получил. Номер вышел нормально. Отойдя, он развернул газету, окидывая взглядом полосу за полосой. Не было в номере белых пятен – и его статьи тоже не было. Ни в полном виде, ни в сокращенном – ни в каком. Не было, и все. И даже намека не имелось на то (как это порою делалось), что в следующем номере, или хоть в одном из ближайших, будет опубликован важный и интересный для каждого читателя «ВГ» материал. Словно бы его статья никогда и не была написана.
Это подкосило его. Всего он ждал, но не такого пренебрежения и не такого разочарования во всем – в редакторе, в газете, в стране России, в самой жизни. Он вернулся в квартиру Джины, как говорится, на автопилоте, сразу же бросился к телефону (совершенно забыв, что отсюда звонить ему никак не следовало; впрочем, теперь ему уже все равно стало) и набрал номер Гречина.
На работе главного редактора еще не было. Минич позвонил по домашнему. Уже выехал. Тогда он набрал номер сотового, и тут Гречин наконец откликнулся:
– Да, кто там? В чем дело?
Голос главного был весьма недовольным. Но для Минича это уже не имело ровно никакого значения.
– Это Минич.
– А, Марик. Что стряслось?
– Статьи нет, – только и выговорил Минич в сумасшедшей надежде на то, что произошло какое-то недоразумение, и Гречин сейчас скажет: «Как это нет? Плохо смотрел. Мы просто изменили название», и тут же объяснит, на какой странице надо искать этот материал, или хотя бы начало его.
Услышал он, однако, другое: