Тело в дело. Сборник романов

Блэк Роника

– Странно,– добавил Жан-Ив,– он выглядит счастливым.

Когда он уходил, я сообразил, что сам за все время не произнес ни звука; я совершенно не знал, что сказать. Я чувствовал: что-то тут не так, но это чувство было смутным, трудновыразимым. Мне казалось, что лучше всего молчать и ждать, пока все вокруг поймут свою ошибку; просто потерпеть какое-то время.

Прощаясь, Жан-Ив еще раз взглянул на меня и сокрушенно покачал головой. Как выяснилось позже, я, оставшись в палате один, говорил беспрестанно и замолкал, как только кто-нибудь входил.

Еще через несколько дней на санитарном самолете нас перевезли в больницу Бумрунград.

Я не очень понимал зачем; думаю, для того, наверное, чтобы нас допросила полиция. Лионель скончался накануне; проходя по коридору, я видел его тело, завернутое в саван.

Таиландские полицейские пришли в сопровождении работника посольства, который выполнял обязанности переводчика; к сожалению, я мало что мог им рассказать. Сдается, больше всего им хотелось узнать, были ли нападавшие арабами или азиатами. Я понимаю, почему их это волновало: важно было установить, добрался ли до Таиланда международный терроризм, или же это дело рук малайских сепаратистов; но я мог только повторить, что все произошло очень быстро и я не успел их разглядеть; как мне показалось, они могли быть и малайцами.

Потом приходили американцы, полагаю – из ЦРУ. Они разговарива­ли резко, неприязненно, так что я сам ощутил себя подозреваемым. При­гласить переводчика они не сочли нужным, а потому многое в их вопро­сах я не понял. Под конец они показали мне фотографии каких-то людей, надо думать международных террористов; я никого из них не узнал.

Жан-Ив заглядывал ко мне часто, садился в ногах. Я сознавал его присутствие, чувствовал от этого некоторое напряжение. Однажды утром, на третий день нашего пребывания в Бангкоке, он протянул мне пачку бумаг – копии газетных статей.

– Руководство «Авроры» прислало вчера по факсу без комментариев,– пояснил он.

Первая статья была из «Нувель обсерватер», она называлась: «Весьма сомнительный клуб» – длинная, на две страницы, очень подробная и проиллюстрированная фотографией из немецкого рекламного каталога. Журналист открыто обвинял группу «Аврора» в поощрении сексуального туризма в странах третьего мира и добавлял, что в данном случае реакцию мусульман можно понять. Ту же мысль развивал в редакционной статье и Жан-Клод Гийбо. Жан-Люк Эспиталье, писал он, заявил журналистам по телефону:

– Группа «Аврора», подписавшая Всемирную хартию этического туризма, категорически не одобряет подобного рода отклонений от норм морали; ответственные понесут наказание.

Далее следовала гневная, но бедная фактами статья Изабель Алонсо в «Журналь дю диманш», озаглавленная «Возврат к рабству». Формулировку подхватывала в своей колонке Франсуаз Жиру: «Как ни прискорбно это говорить, смерть нескольких богачей ничто в сравнении с униженным и рабским положением сотен тысяч женщин в мире». Взрыв в Краби, разумеется, привлек к этой теме всеобщее внимание. «Либерасьон» опубликовала на первой странице фотографию тех, кто остался в живых, в минуту их прибытия на родину, в аэропорт Руасси, и озаглавила статью «Не без вины пострадавшие». Жером Дюпюи в редакционной статье упрекал правительство Таиланда в потворстве проституции, торговле наркотиками и неоднократном нарушении принципов демократии. Что же до «Пари-матч», то там в статье под названием «Резня в Краби»

ночь ужасов

расписывалась во всех подробностях. Им удалось раздобыть фотографии, правда очень плохого качества – черно-белые, переданные по факсу; на них могло быть изображено что угодно, человеческие тела угадывались с трудом. Рядом они поместили исповедь «сексуального туриста», не имевшего никакого отношения к описываемым событиям, путешествовавшего в одиночку и все больше на Филиппины. Жак Ширак немедленно выступил с заявлением,

в котором, возмущаясь терактом, клеймил «неприемлемое поведение некоторых наших соотечественников за границей». Ему вторил Лионель Жоспен, напоминая, что сексуальный туризм, даже если в нем участвуют только совершеннолетние, запрещен законодательно. Авторы двух статей, в «Фигаро» и в «Монд», задавались вопросом, как бороться с упомянутым бедствием и какую позицию должно занять мировое сообщество. В последующие дни Жан-Ив попытался дозвониться до Готфрида Рембке; в конце концов ему это удалось. Глава ТТЛ сожалел, искренне сожалел, что так случилось, но ничем помочь не мог. Таиланд так или иначе выпадал из турбизнеса не на один десяток лет. Отголоски разразившейся во Франции полемики докатились и до Германии; мнения там, правда, разделились, но большинство все же осудило сексуальный туризм; в этой ситуации Рембке предпочитал выйти из игры.

2

Как я не понял, зачем меня перевезли в Бангкок, точно так же не знал, почему меня отправили в Париж. Больничный персонал меня не жало­вал, наверное за пассивность; хоть на больничной койке, хоть на смертном одре – человек вынужден постоянно ломать комедию. Мед­работники любят, когда пациент сопротивляется, проявляет недисциплинированность, которую ему, медработнику, надо исхитриться преодолеть, разумеется, для блага больного. А я ничего такого не про­являл. Меня можно было повернуть на бок, сделать укол и через три часа застать ровно в том же положении. В ночь перед отъездом, разы­скивая туалет в больничном коридоре, я врезался в дверь. Наутро ли­цо мое было залито кровью – я разбил себе бровь; пришлось мыть, пе­ревязывать. Самому мне и в голову не пришло позвать медсестру; если честно, то я просто ничего не почувствовал.

Перелет не ознаменовался ничем особенным; я даже курить отвык. У конвейера с багажом я пожал руку Жану Иву; потом взял такси и отпра­вился на авеню де Шуази.

Войдя в квартиру, сразу понял, что находиться в ней не могу и не смогу. Распаковывать чемодан не стал. Я взял целлофановый пакет и стал складывать в него все фотографии Валери, какие только мог найти. В основном они были сделаны у ее родителей в Бретани, на пляже или в саду. Еще мне попалось несколько эротических – эти я снимал дома: мне нравилось смотреть, когда она себя ласкала, у нее красиво получа­лось.

Затем я сел на диван и набрал номер, который мне дали на случай, если я почувствую себя плохо, звонить можно было круглосуточно. Это был пункт психологической помощи, созданный специально для пост­радавших от теракта. Размещался он в одном из корпусов лечебницы Святой Анны.

Многие из тех, кто сюда обратились, и в самом деле пребывали в плачев­ном состоянии: несмотря на мощные дозы транквилизаторов, по ночам их мучили кошмары, они выли, кричали от ужаса, рыдали. Встречая их в коридоре, я всякий раз поражался их перекошенным, обезумевшим лицам; страх в буквальном смысле разъедал их изнутри. И от него не от­делаться до конца жизни, думал я.

Сам я ощущал главным образом бесконечную усталость. С постели вставал лишь затем, чтобы выпить чашку растворимого кофе или по­грызть сухарь; есть здесь не заставляли, лечиться тоже. Серию обсле­дований я все-таки прошел, а через три дня после поступления имел беседу с психиатром; обследования выявили «крайне притупленную реакцию». Я ни на что не жаловался, но действительно чувствовал се­бя крайне, сверх всякой меры «притупленным». Доктор спросил, что я собираюсь делать. Я ответил: «Ждать». Я проявил разумный опти­мизм, сказал, что грусть пройдет и я снова буду счастлив, надо только подождать. Видимо, я его не убедил. Доктор был человеком лет пяти­десяти с полным, жизнерадостным и напрочь лишенным раститель­ности лицом.