Тело в дело. Сборник романов

Блэк Роника

– А я вам скажу, – визжала она пронзительно, – что меня тошнит, когда толстый боров за деньги заставляет девчонку ублажать его поганый член!

– А я вас не прошу меня сопровождать, мадам, – спокойно ответил он.

Она встала, держа тарелку с рисом дрожащими руками. Разговор за соседним столом оборвался. Я думал, она швырнет пудинг ему в лицо; полагаю, ее удержал страх. Робер смотрел на нее серьезно, мускулы под тенниской напряглись. С ним такие штучки не пройдут, я без труда мог представить себе, как он влепляет ей пощечину. Она резко опустила та­релку на стол, отчего та раскололась на три части; потом развернулась, быстро зашагала прочь в сторону бунгало, исчезла в ночи.

– Тссс… – прошептал Робер.

Затем он поднялся не без изящества,

обогнул стол и занял место Жозианы так, чтобы Валери, которая все это время сидела зажатая между ним и мной, могла, если хочет, тоже покинуть стол. Но она не покинула; в это время официант подал кофе. Отпив два глотка, Валери снова по­вернулась ко мне.

– Вы и вправду ходили к девочкам? – спросила она тихо. В вопросе звучало любопытство, явного осуждения я не уловил.

– Не такие уж они бедные, эти девочки, – снова заговорил Робер, – покупают себе мотороллеры и тряпки. Некоторые даже грудь увеличи­вают. Грудь, между прочим, больших денег стоит. Они, правда, еще роди­телям помогают, – добавил он, подумав.

Наши спутники за вторым столом шепотом перебросились нескольки­ми фразами и разошлись – надо полагать, из солидарности. Мы, получа­ется, остались хозяевами положения. Луна светила прямо на нас, по­мост слегка поблескивал.

– Эти маленькие массажистки и в самом деле так хороши? – спросил Рене мечтательно.

– Ах, месье! – воскликнул Робер с театральной напыщенностью, но в общем-то, как мне показалось, искренне. – Они – чудо! Настоящее чу­до! Вы еще не знаете Паттайю. Это курорт такой на восточном побережье, – продолжал он с воодушевлением, – целиком отданный сладост­растию и разврату. Первыми начали американцы во время вьетнамской войны; потом приезжало много англичан и немцев, а теперь можно встретить даже поляков и русских. Там обслуживание на любой вкус: го­мосексуалисты, гетеросексуалы, трансвеститы… Содом и Гоморра вмес­те взятые. Даже лучше, потому что есть еще и лесбиянки.

– Хм… – бывший колбасник размышлял. Его супруга зевнула, изви­нилась и обернулась к мужу, ей хотелось поскорей пойти спать.

– В Таиланде, – подытожил Робер, – каждый может найти для себя чего хочет; и всё – хорошего качества. Вам будут говорить про бразиль­янок или кубинок. Я много путешествовал, господа, путешествовал для собственного удовольствия и скажу не колеблясь: на мой взгляд, тайки – лучшие любовницы в мире.

Сидевшая напротив него Валери слушала внимательно и серьезно. Вскоре она улыбнулась и ушла, а за ней – Жозетт и Рене. Потом поднял­ся Лионель, за весь вечер не произнесший ни слова, и я последовал за ним. Мне не очень хотелось продолжать разговор с Робером. Он остал­ся сидеть в ночи один эдакой аллегорией трезвого мышления, потяги­вая очередную порцию коньяка. Казалось, им владела глубокая много­значительная мысль, если только он не предавался размышлениям о бренности всего сущего, что неизменно производит впечатление глуби­ны и многозначительности. У входа в бунгало я пожелал Лионелю спо­койной ночи. Воздух гудел от насекомых, я был уверен, что не сомкну глаз.

Я открыл дверь и зажег свечу, смирившись с тем, что придется коро­тать ночь за чтением «Фирмы». Москиты устремились ко мне, некото­рые сжигали крылья в пламени свечи, и трупы их тонули в расплавлен­ном воске; но ни один не садился на меня. А ведь я был по самую кожу наполнен вкусной и питательной кровью; однако они разворачивались, не долетев, поскольку натыкались на барьер из запаха диметилпероксида карбида, с чем и поздравляю лабораторию «Рош-Никола», создавшую «Пять из пяти: тропик». Я задул свечу, зажег снова, наблюдая за балетом гнусных крохотных летательных аппаратиков, роившихся вокруг меня. За перегородкой тихо похрапывал Лионель. Я поднялся, положил но­вую пластинку мелиссы и пошел помочиться. В полу ванной комнаты зи­яла круглая дыра, под ней текла река. Слышалось журчание воды, плескались рыбы, а уж что там на глубине – лучше и не думать. Когда я ложился, Лионель принялся с шумом выпускать кишечные

газы. Я от ду­ши за него порадовался: «Молодец парень! Как говаривал Мартин Лю­тер, пукать в собственный спальный мешок – ни с чем не сравнимое удо­вольствие!» Мой голос в ночи, смешивающийся с журчанием реки и гулом москитов, звучал странно. Звуки реального мира сами по себе при­чиняют боль. «Имеющий уши да слышит!» – вопил я в темноте.

Лионель перевернулся, глухо заворчал не просыпаясь. Мне ничего не оставалось, как принять еще дозу снотворного.

8

Река несла вниз по течению пучки травы. В джунглях, подернутых утрен­ней дымкой, пробуждались птицы. Прямо на юге, у выхода из долины, вырисовывались вдалеке причудливые контуры бирманских гор. Такие горы, синеватые, округлые и одновременно изрезанные уступами, я уже видел прежде – возможно, в пейзажах итальянских примитивов, когда лицеистом ходил в музей. Никто из группы еще не вставал, и жара еще не началась. Спал я хуже некуда.

После вечернего кризиса за столами установилась атмосфера относи­тельного благодушия. Жозетт и Рене проснулись в хорошей форме, эко­логи же, напротив, едва стояли на ногах и вид имели плачевный. Проле­тарии старшего поколения ценят комфорт и не скрывают этого, но, сталкиваясь с его отсутствием, проявляют гораздо больше выносливос­ти, нежели их дети, будь они хоть трижды экологами. Эрик и Сильви всю ночь не сомкнули глаз; Сильви вдобавок вся покрылась красными волдырями.

– Москиты меня полюбили, – горько усмехнулась она.

– У меня есть крем, снимающий зуд. Хотите? Замечательно помога­ет. Могу принести.

– Благодарю, вы очень любезны, но давайте сначала выпьем кофе.

Кофе подали отвратительный, жидкий, пить невозможно: как вид­но, в этом отношении здесь придерживались американских норм. Эрик с супругой сникли совершенно, мне прямо-таки больно было видеть, как их «экологический рай» трещит по всем швам; правда, я чувствовал, что сегодня мне все будет причинять боль. Я снова посмотрел на юг. «Кажет­ся, Бирма очень красива», – тихо сказал я больше себе самому. Сильви отнеслась к моему высказыванию со всей серьезностью: в Бирме и в са­мом деле красиво, она тоже об этом слышала, однако не поедет туда ни за что. Нельзя поддерживать валютой жесточайшую диктатуру – так ста­новишься ее сообщником. Да, подумал я, валюта. «Права человека – это важный вопрос!» – воскликнула она почти в отчаянии. Когда люди гово­рят о правах человека, у меня всегда создается впечатление, что они дол­донят заученный урок, но тут, похоже, был иной случай.

– Лично я перестал ездить в Испанию после смерти Франко, – заявил Робер, усаживаясь за наш стол. А я и не видел, как он подошел. За ночь он набрался сил и желчности. Он признался, что лег мертвецки пьяным и оттого спал прекрасно. Пока добирался до своего бунгало, не­ сколько раз чуть не сверзился в реку, однако обошлось. «Ин ша Алла»

[6]

, – заключил он звонко.

После этой пародии на завтрак Сильви пошла со мной в бунгало. По до­роге мы встретили Жозиану. Она шагала угрюмая, замкнутая, даже не удостоила нас взглядом; похоже, она не собиралась вставать на путь все­прощения. «На гражданке», как шутил Рене, она, оказывается, препода­вала словесность; это меня нисколько не удивило. Ровно такие же стервозины отбили у меня в свое время охоту заниматься литературой. Я дал Сильви тюбик крема.

– Я вам сейчас же верну, – сказала она.

– Оставьте у себя, скорее всего, мы больше не встретимся с москитами; сдается мне, они не жалуют побережье.

Она поблагодарила, дошла до двери, остановилась в нерешительно­сти, потом обернулась:

– Но не можете же вы все-таки одобрять сексуальную эксплуатацию детей! – произнесла она с тревогой в голосе.

Я ожидал чего-нибудь в этом роде; в ответ я покачал головой и ска­зал устало:

– Детской проституции в Таиланде не так уж много. По-моему, не больше, чем в Европе.