Телохранитель для мессии (Трилогия)
Шрифт:
Кирина неожиданно покраснела.
– Дети Белого Коня заждались тебя, сестра…
Меж пузырившимися на степной глади юртами клана Белого Коня пахуче дымили в вечереющее небо очаги, подкармливаемые лепешками кизяка. Перед самой большой юртой нас сгрузили с лошадей прямо в оглушительно галдящую раскосую толпу женщин и детей.
Поясницу ломило от долгого сидения в неудобной позе, кожа зудела, а покрасневшие глаза нещадно слезились. Внезапно еще и правая рука онемела почти до локтя. Я испуганно глянула вниз – за запястье уцепилась ручонка древней бабки.
– Пойдем в юрту, дочка. Пойдем–пойдем–пойдем, – повторяла старуха как заклинание. – Старая бабка Апаш погадает тебе. Глянет на теплые кишки годовалого суслика, всю правду порасскажет.
Нарисованная перспектива отчего–то не вдохновляла.
– Ну… – Я беспомощно посмотрела на Кирину. Та лишь развела руками в ответ.
Видя мою нерешительность, бабка неодобрительно зацокала.
– Старших не уважаешь, дочка. Ай–ай! Нехорошо отказывать провидице, ай нехорошо! Прогневается Великое Небо, возропщут попранные предки…
К сожалению, пока роптали не гипотетические пращуры, а очень реальные люди, поэтому выбора у меня не осталось – я послушно потопала за старухой, как телка на крепком поводе.
Полутьма юрты скрадывала очертания предметов. Воняло прогорклым бараньим жиром, в котором плавал фитиль медной лампы, и еще чем–то кислым. Бабка выпустила мою руку и по пояс зарылась в массивном окованном сундуке. Покопавшись в нем, старуха достала небольшой сверток.
Переплетя ноги, бабка уселась прямо на устеленный свалявшимися шкурами пол.
– Садись, дочка, садись. – Ладонью правой руки она похлопала рядом с собой. На ее указательном пальце блеснул железный наперсток: искусно сработанный, с навершием в виде острого, сильно загнутого когтя. – В ногах–то разве есть правда? Нет ее.
Раздумывая о том, когда старуха успела нацепить приметный коготь, я медленно опустилась на кошму и неожиданно сообразила, что меня беспокоит.
– Откуда вам известно, что я не мальчик?
Старуха зашлась смехом, больше похожим на сухой кашель.
– Старая Апаш видела много, знает еще больше. И даже Избраннице Великого Неба покажет кое–что…
Она пододвинула поближе чадящую лампу и размотала вытащенный из сундука сверток. Под сероватой тряпицей скрывалась инкрустированная безумно дорогим перламутром деревянная шкатулка. Благодаря усилиям сухих пальцев–веточек щелкнул секретный замочек, откинулась тонкая крышка. Бабка осторожно извлекла оттуда старый пергаментный свиток и протянула мне.
Перестав обращать внимание на засуетившуюся в каких–то приготовлениях старуху, я опасливо развернула потрескивающий пергамент. Перед глазами расцвела причудливая вязь рун стародарского языка, почти безвозвратно ушедшего в небытие со времени введения единого официального. Написанные практически выцветшими чернилами на пожелтевшей пергаментной поверхности слова не прочитывались,
Тьма обернется Светом согрешившим,
Свет ясной Тьмою станет. Боль потерь
Откроет перед сроком наступившим
В забытый Мир спасительную дверь.
Избранницей Божественного зова
К нам явится Небес чужих дитя
Нести оковы сказанного Слова,
Для Равновесья жертвовать себя.
Пройти тернистый путь любви и стали,
Единственно возможный, но другой,
Начертанный на полустертой грани
Костей игральных, брошенных судьбой.
Там, на границе вечной Тьмы и Света,
Последний враг не будет побежден.
Так станет неделимое от века
Вновь целым до скончания времен.
Ошеломленная и потерянная, я развернулась к старухе:
– Что это?
– Пророчество, – невозмутимо прошелестела бабка Апаш, расстилая перед собой кусок чистой белой ткани, похожей на льняную.
– Это я и сама уже поняла. Откуда оно у вас? Кем написано? Что значит?
– Ай, дочка, сколько глупых, ненужных вопросов – все узнаешь. Когда время придет. – Старуха бережно отобрала у меня пергамент, которым я возбужденно потрясала, и убрала его обратно в шкатулку. – Старая Апаш сулилась погадать, стало быть, поворожит. Как есть все расскажет.
Откуда–то из полумрака бабка выдернула плетеную корзину. Вытащенный из нее маленький, пушистый зверек с беличьей мордочкой удивленно таращил темные глаза. Резкий, скользящий удар железного когтя – и на расстеленную ткань вывалились внутренности.
К горлу подкатил угловатый ком тошноты.
«Кто–то совсем недавно хвастался собственной небрезгливостью…» Было дело. Но не зря же говорят – не зарекайся…
Ненужная больше старухе пятнистая тушка суслика отправилась обратно в корзину, а бабка склонилась над грудой потрохов. От них удушающе несло смертью и магией Предвидения.
– У тебя много имен, но нет истинного. – Железный коготь цеплял то одну кишку, то другую. – У тебя много лиц, но нет настоящего. Много дорог у тебя под ногами, но ты не хочешь никуда идти. Много нитей у тебя в руках, но ты не хочешь за них дергать. Ты желанна для многих мужчин, но среди них нет любимого. Ты желанна для многих богов, но среди них нет веруемого.
– И что же мне делать? – Пытаясь справиться с тошнотой, я безучастно следила, как по ткани пробегают синие всполохи чужой Силы.
– Выбрать.
– Что выбрать?
– Имя. Мужчину. Бога.
Она тряхнула выпачканными руками: редкие капли густеющей крови тяжело упали на некогда светлую материю.
– Человек без веры – сирота. Дитя неразумное. Не ведает, что творит. Не знает, за что покарают.
Пальцы вновь нырнули в кишки, заставив меня сглотнуть горчащую рвотой слюну.
– Женщина без мужчины неспособна породить чудо жизни.
Еще один резкий взмах кистей над тканью и веер кровавых капель.
– Живое без имени – несуществующее. Мягкая глина без формы. Как ни назови, все верно. Но неживуче.