Телохранитель для мессии (Трилогия)

Морозова Юлия

На этом приятные воспоминания заканчивались. Попало мне в тот раз! Узнала о себе много нового. Недаром один из многочисленных Бабулиных поклонников каждый раз, когда бывал у нас, спрашивал, не боится ли она порезаться бритвой, заменяющей мне язык. Мучительная бессонная ночь в обнимку с тазиком на всю жизнь отбила у меня охоту к возлияниям такого рода.

От запаха национального сорокаградусного напитка воротит до сих пор.

Парк закончился, наш двор открылся во всей красе. Кособокие качели надрывно сипели, перетягиваемые двумя пацанами. Кто–то проводил подводные раскопки в затонувшей песочнице. Из–за повышенной чумазости опознать чадо было затруднительно. Если судить по шапочке с помпоном,

цвет которой с трудом определялся как красный, можно предположить, что это Олька, дочка моей одноклассницы. Но не поручусь. Большинство детей с деликатностью бульдозеров носились по лужам. После купания на остановке моему пуховику было уже ничто не страшно, поэтому я бестрепетно пересекла площадку, игнорируя безопасный обходной путь.

Баба Маша, как всегда, бдела на посту. В горячую пору возвращения народа с работы крепкая, как гриб–боровик, старушенция дежурила на лавочке возле нашего подъезда при любой погоде. Единственный раз на моей памяти ее не оказалось на месте — бесконечный сериал бабы Маши перенесли на такое неудобное для нее время. К сожалению, любящий внук осчастливил бабушку видеомагнитофоном, пользоваться которым она научилась на удивление быстро. И теперь только ураган мог согнать с насиженного места бдительную бабульку. Но в отсутствие столь неблагоприятных погодных условий проверить эту версию еще никому не удалось. В погожие деньки к посиделкам присоединялись многочисленные старики и старушки из окрестных подъездов. Тесным кружком они перемывали кости проходящим мимо соседям. Те не имели альтернативы в виде черного хода, которым очень хотелось воспользоваться при взгляде на эту честную компанию.

Безнаказанно проскользнуть в подъезд, скороговоркой пробормотав «здрасте», не получилось.

— Когда замуж пойдешь, Лийка? Годики, поди, не убавляются, — завела свою обычную песню «ум, честь и совесть» нашего двора.

— Как только — так сразу, баб Маша. Некогда мне.

— Что сказала бы Лидия Ивановна, мир праху ее, если бы знала, что внучка ее до сих пор в девках ходит?

Оставив без ответа заявление бабы Маши, я начала восхождение на пятый этаж, раздумывая над ее словами. Вот кто бы точно слова против не сказал, так это Бабуля. Она всегда уважала чужое мнение, даже если оно было диаметрально противоположно ее собственному. Этой осенью ее не стало, и моя жизнь с тех пор была подобна сыру, из которого нахальные мыши выгрызли громадные куски.

Я сирота. Родителей, которые не вылезали из археологических экспедиций, совсем не помню. С двух месяцев я, как цыганка с табором, кочевала от одной бабушки к другой. Даже сейчас, когда смотрю на фото в рамке, мне трудно представить, что такие похожие, коротковолосые, улыбающиеся мужчина и женщина — мои мама и папа. Когда они погибли во время очередной экспедиции, это мало затронуло пятилетнюю меня, разве что наконец–то появилось постоянное место проживания. В Гималаях был сход ледника, тела так и не обнаружили. Тогда много писали об этом. Известные археологи, какая потеря для науки и так далее и тому подобное. Обычный газетный треп. Статьи еще где–то сохранились.

Несмотря на эти задокументированные факты, по нашему двору гуляло, не без деятельного содействия бабы Маши, три версии моего сиротства. По первой мой отец обесчестил мою мать и скрылся, а та не выдержала позора и преставилась при родах. Вторая туманно намекала на мое интернатское происхождение. И, наконец, третья основывалась на том, что Бабуля отобрала меня у пропащей (пила, курила, была неразборчива в связях) племянницы, которая отбывает в данный момент свой второй тюремный срок за разбойное нападение.

Эти слухи плодились на благодатной почве. Лидия Ивановна была бездетной теткой моей мамы, и гостила я у нее

практически с пеленок. Родственники со стороны отца не горели желанием взваливать на себя тяжкое бремя. И она, не побоявшись трудностей, оставила у себя внучку покойной сестры. Бабулей я ее называю просто по привычке.

Покойная принадлежала безвозвратно ушедшей эпохе, обладала своеобразным чувством юмора и стилем. Мне она часто снится такой, какой была при жизни: всегда элегантно одета (халаты в цветочек ею никогда не признавались), в зубах мундштук с сигаретой «Полет», на голове — безупречно уложенная прическа (в последние годы, когда у Бабули совсем стало плохо с руками, артрит замучил, это была моя святая обязанность). В наследство от нее мне достались двухкомнатная хрущевка и многочисленные знакомства с людьми старшего пенсионного возраста. В Бабулиной комнате все осталось как было при ней, начиная от аккуратно заправленной кровати и заканчивая старыми фотографиями в потерто–коричневых рамках на комоде. Особенно часто я приходила туда в первое время после похорон, чтобы окунуться в атмосферу ее незримого присутствия. Приходилось тяжело, но сейчас ничего, пообвыкла. Остались только сны с ее участием. Грустные. Забавные. Разные. Но всегда тревожащие.

…Мягкое кресло с регулирующейся спинкой и овал иллюминатора, радующий взор каким–то морским пейзажем с высоты птичьего полета, не компенсируют неприятных ощущений в «заложенных» ушах. Желудок в холодеющем животе отказывается реагировать на ловящий воздушные ямы самолет столь же быстрым движением. Ко мне наклоняется предупредительная стюардесса в идеально сидящей униформе. На передвижном столике одиноко томится пузатая рюмка коньяку.

— На посошок? — весело предлагает бортпроводница.

Я перевожу взгляд с едва покачивающейся жидкости благородного коричневого цвета на девушку и от неожиданности просыпаюсь.

Это Бабуля…

Трезвон моего старенького, раздолбанного телефона был слышен еще на лестничной площадке. Запыхавшись, я успела в последний момент схватить трубку надрывающегося аппарата и умудрилась повалить при этом все что было возможно в тесной прихожей. К моему огорчению, звонил не постоянный заказчик, жаждавший вручить мне на перепечатку свой диссертационный труд, а ближайшая подружка Наташка. Она находилась в декрете, а поэтому вожделела новостей с нашей общей работы. Пришлось подробно отчитаться перед испытывающей информационный голод Натальей. Ей были преподнесены свежайшие сплетни, полученные из надежных рук Лизки, младшего бухгалтера, обладающей сверхъестественным нюхом на намечающиеся романы.

Новости у меня быстро закончились, поэтому дальше намолчавшаяся за день подруга уже говорила сама, исполняя радиопостановку на злободневную тему «Я и моя свекровь» и довольствуясь моими ответными редкими «угу», «не может быть!», «да что ты говоришь!». Трубка, прижатая к уху плечом, не мешала мне заниматься текущими домашними делами, радиус которых ограничивался длиной провода. Поваленные вещи возвращались на законные места, пуховику придавался первозданный вид (хотя бы такой, как утром). К тому времени как подруга выдохлась (всего–то через полчаса), куртка уже была отчищена.

Повесив трубку и еще раз вздохнув об отсутствии дополнительного приработка, а значит, и денежных вливаний в мой бюджет, я проследовала на кухню. Плакала моя диета.

«Второй день на диете самый легкий, потому что мало кто выдерживает первый». Мой случай.

Я рассовала покупки по шкафам, и на столе остался только пакет с разомлевшими по недосмотру пельменями. Кран чихнул, недовольно побурчал, но тоненькой водной струйкой все–таки одарил.

— Горячее сырым не бывает, — философски изрекла я, бросая в кипящую воду ком слипшегося мяса и теста.