Телохранитель для мессии. Трилогия
Шрифт:
Неожиданно и совершенно непоследовательно пришло осознание того, что мне недостает Веарьяна Илиша, кем бы он там ни был: охотником за головами, Проклятым Ублюдком или просто человеком с примесью крови горгонов и язвительным чувством юмора.
Похоже, я скучала по этой длинноносой бестии...
— Не совсем, — осторожно подбирая слова, ответила я. — Скажем так, мы его в овраге схоронили. Правда же, Эона?
— Ну да, — охотно подтвердила та. — Только...
— Только ... — перебила я девушку, собирающуюся поведать Кирине, что в овраге оставили мы Верьяна в добром
Расчет оказался верным.
— Кир, расскажи, а? — предсказуемо заканючила падкая на сказочки Эона.
— Долго рассказывать. — Неранка в задумчивости машинально накрутила на палец темную непослушную прядку. — Длинная это история, не одно поколение тянется.
— Так мы вроде тоже никуда не спешим, — елейно улыбнулась я. И с фальшивым сочувствием в голосе добавила: — Хотя, возможно, у тебя с похмелья язык заплетается?
Эона хихикнула.
Как вы понимаете, дальше упрашивать темноволосую не пришлось.
— Береговые аристократы Идана[22] благородны и возвышенны лишь в песнях хорошо проплаченных менестрелей, — для острастки скрипнув зубами, распевно начала рассказ Кирина, — а на деле морским грабежом да мародерством уже который век не брезгу...
Внезапно неранка замолчала на полуслове и пристально вгляделась в горизонт. Мы с Эоной посмотрели в ту же сторону и синхронно вздохнули в разочаровании — байкам на сегодня пришел конец.
Отряд степняков налетел с криками и улюлюканьем, сбивая нас в тесную кучку. Мир вокруг завертелся в бешеной, сводящей с ума пляске под музыку лошадиного ржания.
— Мир тебе и твоим спутникам, Кирина-абы! — прокричал круглолицый мужчина в отороченной лисьим мехом шапке, пытаясь перекричать поднятый всадниками шум.
— А тебе и твоим воинам — доброй схватки с хорошей добычей, Талеген-дай!
— Да услышит твои слова Великое Небо, дочь Мудрой Матери. — Предводитель степняков хитро прищурился, хотя и не сбавил свой велеречивый пафос. — И не оставит Оно своей благодатью того юного воина, что, перебрав накануне хмельного напитка, не смог сегодня утром взобраться на коня.
Кирина неожиданно покраснела.
— Дети Белого Коня заждались тебя, сестра...
Меж пузырившимися на степной глади юртами клана Белого Коня пахуче дымили в вечереющее небо очаги, подкармливаемые лепешками кизяка. Перед самой большой юртой нас сгрузили с лошадей прямо в оглушительно галдящую раскосую толпу женщин и детей.
Поясницу ломило от долгого сидения в неудобной позе, кожа зудела, а покрасневшие глаза нещадно слезились. Внезапно еще и правая рука онемела почти до локтя. Я испуганно глянула вниз — за запястье уцепилась ручонка древней бабки. Ее высохшая фигура, принаряженная в расшитый геометрическими узорами халат, напоминала знак вопроса. Круглое личико избороздили тысячи мельчайших морщинок. Но самыми старыми были глаза — наверняка они видели еще первое пришествие Единого.
— Пойдем в юрту, дочка. Пойдем-пойдем-пойдем, —
Нарисованная перспектива отчего-то не вдохновляла.
— Ну... — Я беспомощно посмотрела на Кирину. Та лишь развела руками в ответ.
Видя мою нерешительность, бабка неодобрительно зацокала.
— Старших не уважаешь, дочка. Ай-ай! Нехорошо отказывать провидице, ай нехорошо! Прогневается Великое Небо, возропщут попранные предки...
К сожалению, пока роптали не гипотетические пращуры, а очень реальные люди, поэтому выбора у меня не осталось — я послушно потопала за старухой, как телка на крепком поводе.
Полутьма юрты скрадывала очертания предметов. Воняло прогорклым бараньим жиром, в котором плавал фитиль медной лампы, и еще чем-то кислым. Бабка выпустила мою руку и по пояс зарылась в массивном окованном сундуке. Покопавшись в нем, старуха достала небольшой сверток.
Переплетя ноги, бабка уселась прямо на устеленный свалявшимися шкурами пол.
— Садись, дочка, садись. — Ладонью правой руки она похлопала рядом с собой. На ее указательном пальце блеснул железный наперсток: искусно сработанный, с навершием в виде острого, сильно загнутого когтя. — В ногах-то разве есть правда? Нет ее.
Раздумывая о том, когда старуха успела нацепить приметный коготь, я медленно опустилась на кошму и неожиданно сообразила, что меня беспокоит.
— Откуда вам известно, что я не мальчик?
Старуха зашлась смехом, больше похожим на сухой кашель.
— Старая Апаш видела много, знает еще больше. И даже Избраннице Великого Неба покажет кое-что...
Она пододвинула поближе чадящую лампу и размотала вытащенный из сундука сверток. Под сероватой тряпицей скрывалась инкрустированная безумно дорогим перламутром деревянная шкатулка. Благодаря усилиям сухих пальцев-веточек щелкнул секретный замочек, откинулась тонкая крышка. Бабка осторожно извлекла оттуда старый пергаментный свиток и протянула мне.
Перестав обращать внимание на засуетившуюся в каких-то приготовлениях старуху, я опасливо развернула потрескивающий пергамент. Перед глазами расцвела причудливая вязь рун стародарского языка, почти безвозвратно ушедшего в небытие со времени введения единого официального. Написанные практически выцветшими чернилами на пожелтевшей пергаментной поверхности слова не прочитывались, а словно вытравливались у меня на подкорке.
Тьма обернется Светом согрешившим,
Свет ясной Тьмою станет. Боль потерь
Откроет перед сроком наступившим
В забытый Мир спасительную дверь.
Избранницей Божественного зова
К нам явится Небес чужих дитя
Нести оковы сказанного Слова,
Для Равновесья жертвовать себя.
Пройти тернистый путь любви и стали,
Единственно возможный, но другой,
Начертанный на полустертой грани
Костей игральных, брошенных судьбой.