Тем более что жизнь короткая такая…

Красухин Геннадий Григорьевич

Часть четвёртая

1

Мне двадцать лет. И я почти каждый день приезжаю к Марине. Уезжаю домой поздно, о чём, конечно, были информированы Маринины родственники.

Когда мы подали заявление в загс, отец Марины разозлился: дочь, по существу, только начала учиться в университете, и замужество может помешать учёбе, особенно если появится ребёнок.

Недовольство отца Марину оскорбляло: она считала себя достаточно самостоятельной для устройства собственной жизни.

А отец подсылал для встречи со мной у Марины родственников.

Послал

своего старшего брата, Павла Макаровича, дядю Паню, как его звали в семье, большого любителя выпить, и по своим вкусам, кажется, оставшегося во временах НЭПа.

Выпил он со мной водки с большим удовольствием и приступил к экзаменам. Прочитал очень известные стихи Есенина и спросил, знаю ли я, чьи они. Я ответил. А нравится ли мне Вертинский? «Обожаю, – ответил я, – особенно “Над розовым морем”, “Прощальный ужин”,“Мадам, уже падают листья”». «А эту знаете»? – спросил Павел Макарович и запел:

Ваш черный карлик целовал Вам ножки.Он с Вами был так ласков и так мил.Все Ваши кольца, Ваши серьги, брошкиОн собирал и в сундучке хранил.Но в страшный день печали и тревогиВаш карлик вдруг поднялся и подрос.Теперь ему Вы целовали ноги,А он ушел и сундучок унес.

«Знаю», – сказал я. – И в свою очередь спросил: «А чьи это слова?»

«Вертинского», – ответил Павел Макарович. «Нет, – сказал я. – Мелодия действительно Вертинского, а слова написала Тэффи, младшая сестра Мирры Лохвицкой. Помните Северянина: «Прах Мирры Лохвицкой осклеплен, / Крест изменён на мавзолей, – / Но до сих пор великолепен / Её экстазный станс аллей».

– Тэффи помню, – сказал Павел Макарович, – ловко пропустив мимо ушей явно незнакомое ему имя Мирры Лохвицкой. – Она фельетоны писала. Вам они нравятся?

– Неплохие, – сказал я. Но мне больше нравятся стихотворные фельетоны Саши Чёрного.

– И Вы можете их прочитать?

– Пожалуйста, – ответил я. И прочёл:

Ревёт сынок. Побит за двойку с плюсом,Жена на локоны взяла последний рубль,Супруг, убитый лавочкой и флюсом,Подсчитывает месячную убыль.Кряхтят на счётах жалкие копейки:Покупка зонтика и дров пробила брешь,А розовый капот из бумазейкиБросает в пот склонившуюся плешь.Ну, и так далее.

«Да», – озадаченно, – сказал Павел Макарович. И, допив водку, стал прощаться: «Приятно поговорить с начитанным человеком», – сказал он.

Инна, старшая сестра Марины, приехала к нам не столько как посланец отца, сколько из любопытства. Мы с ней поладили быстро. Выпили, поболтали. Понравились друг другу, и она позвала нас с Мариной к себе, познакомила меня со своим мужем Володей, который, кажется, в то время учился в аспирантуре медицинского института. Их дом оказался проходным: приятели приходили и уходили, сменяя друг друга.

Позвали нас к себе

и бабушка Марины с дедом. Дед – бывший известный актёр театра оперетты – уже заговаривался от старости. А бабушка – тоже в своё время известная исполнительница цыганских романсов – просто пожирала меня от любопытства: кто мои родители, какая у нас жилплощадь, как я думаю жить дальше.

– Мама, – сказала ей Валя, их дочка, тётка Марины, – они же пока студенты.

– Тогда не рано ли… – начала бабушка, но Валя её перебила: «Они сами сообразят, мама!»

– Да, да, – сказала бабушка и рассказала нам, чем сейчас занимаются Валя со своим мужем Сашей. Они по договору с театром оперетты пишут либретто спектакля. Все, кто читал отрывки, в восторге!

Оставалось совсем немного времени до похода в загс, когда отец Марины пригласил нас к себе, познакомил меня со своей женой – Марининой мачехой.

Та мне сразу не понравилась. Говорит неестественным менторским тоном, будто я ей что-то должен. «Сейчас мы будем пить обыкновенный мещанский чай» – кому это адресовано? Мне? Но я не считал, что чай пьют только мещане или что чай – мещанский напиток.

Отец был вежлив, но недоброжелателен.

От свадьбы мы отказались, но отец Марины настоял, чтобы после загса мы пришли к ним.

Мы пришли: квартира была полна Марининых родственников. И один из тостов её отца прозвучал для меня оскорбительно. «Ничего, – сказал он, – пусть поживут. Вот разведётся Машенька, выйдет снова замуж, и тогда мы устроим настоящую свадьбу».

Я не отреагировал. Но ему это запомнил.

А через короткое время жене пришло извещение из милиции, что на такой площади, как у неё, она одна жить не может и потому должна быть готова к уплотнению.

То есть ей не предложили меньшую, однокомнатную квартиру, а предложили готовиться к тому, что в квартиру со смежно-проходными комнатами вселят соседа! В этом смысле мы успели опередить неизбежное: превращение квартиру в коммунальную.

Худшие отношения у меня сложились со Светланой, сестрой Марины по матери, которая почти сразу заявила, что перед смертью мама хотела прописать в квартиру своего внука, её малолетнего сына, что в дальнейшем оказалось ложью, которая очень отличала Светлану. А потом мне открылось, что квартира не даёт покоя не только ей, что большинство родственников решило, что я женился на квартире.

Что говорить, отдельная квартира в то время ещё была редкостью. Но чтобы прописаться к жене, мне пришлось нарушить обещание, данное своим родителям: не выписываться из комнаты. Отец, ждавший со дня на день повестки из исполкома, который должен был предложить семье квартиру, уговаривал меня согласиться на подселение чужого человека в Маринину квартиру, обещая выбить в исполкоме комнату, которую мы потом вместе со своей могли бы обменять на полноценную площадь.

Но такая перспектива нас не устраивала, и я выписался из родительской комнаты.

Надо же, недели не прошло после моей выписки, как пришла повестка родителям: на 4 человека предлагали вполне приличную с двумя большими комнатами квартиру в Новых Черёмушках, но после, узнав, что в семье сейчас трое, дали смежно-проходную, полуторную квартиру на Донской улице с крошечной кухней, совместным санузлом и почти полным отсутствием коридора.

У меня и прежде были не слишком хорошие отношения в семье, а здесь они резко ухудшились.