Тем летом
Шрифт:
Льюис и Эшли продолжали ссориться и мириться почти ежедневно. Теперь она действительно стал членом нашей семьи, подвергаясь постоянным атакам разных настроений моей сестры. Льюису, как и всем нам, приходилось мириться со вспышками гнева и ступать на цыпочках, осторожно подбирать слова и выражения лица, словно все это было бомбами, готовыми разорваться в любую секунду. Мы с мамой молча провожали его сочувственным взглядом, когда он поднимался в комнату Эшли как солдат на поле боя. Льюис стал нравиться мне больше, чем раньше, ведь теперь и ему приходилось подстраиваться под мою сестру.
До свадьбы оставалось всего две недели. Мамины листочки заполонили весь дом, желтые квадратики стикеров приковывали мое внимание в каждой комнате, над лестницей, на перилах – везде. От холодильника до телевизора протянулись маленькие напоминания, не дававшие ни на секунду забыть о том, что произойдет в самом ближайшем будущем. Свадьба, уже давно трепавшая наши жизни, как ветер, вот-вот готова была превратиться в настоящий шторм.
– Где еще одна пачка благодарственных писем? – услышала я голос Эшли, выползая однажды утром из душа. – В этой осталось всего шесть, а мне нужны еще.
– Я положила их в тот же выдвижной ящик, - отозвалась мама. Ее шаги прозвучали по полу, когда она переходила их одного конца комнаты в другой в поисках пропажи. – Не могли же они куда-то сбежать сами по себе!
– Вероятно, не могли, - буркнула Эшли себе под нос тем же недовольным тоном, который не менялся уже бог знает сколько времени. Мама вернулась обратно и подтянула к себе стул.
– Вот и они, - сказала она своим певучим мягким голосом. – Кстати, я еще захватила тебе список того, что нам нужно сделать сегодня.
– Чудно.
– Так, - начала мама под аккомпанемент разрываемого пакета для благодарственных писем. – Во-первых, сегодня в десять у нас последняя примерка платья у «Dillard`s». Хейвен поменялась сменами, так что тоже пойдет с нами. И я звонила им сегодня утром, они сказали, что твой головной убор готов.
– Она, наверное, вырастет еще на четыре фунта, и нам придется ехать на примерку снова, - отозвалась Эшли, и я уставилась на свое отражение, выступающее из клубов пара. Я почти переросла собственное зеркало, моя макушка уже касалась рамы. Девушка за стеклом была обладательницей точно таких же ключиц, локтей и ребер. Если мысленно провести по ним линии, то они пересекутся в причудливую карту воздушных коридоров, какие висят в аэропортах. Мои руки были длинными, тонкими и костлявыми, на ногах остро выпирали коленные чашечки. Я могла бы поранить своим костлявым телом любого, кто случайно врезался бы вы меня.
– Эшли, ты же знаешь, что твоя сестра нелегко примиряется со своим ростом, - судя по голосу, мама была близка к тому, чтобы задать Эшли хорошую взбучку, хоть моя старшая сестренка и была уже достаточно взрослой. – Представь, каково это – в пятнадцать быть почти шесть футов ростом! Это тяжело для нее, а твои комментарии не делают ситуацию лучше.
– Можно подумать, я это ей в лицо сказала, - фыркнула Эшли, и я представила, как все эти благодарственные карточки разлетаются от нее. – С другой стороны, она сама же потом будет рада этому. Никогда не растолстеет.
– Вряд ли сейчас это хорошее утешение, -
– Боже, как я устала без конца что-то решать!
– пауза, во время которой было слышно, как мама размешивает свой кофе. – И писать эти чертовы письма. Неужели кто-то серьезно считает, что я не благодарна им за подарки? Почему так важно написать все это?!
– Потому что это правила, - твердо сказала мама, и я вздрогнула, удивленная внезапно появившимся в ее голосе нетерпением. – И мне нужно поговорить с тобой, Эшли. Обсудить, как ты в последнее время относишься ко всему, что связано со свадьбой, и тем, кто старается устроить все лучшим образом.
– Мама, - протянула Эшли скучающим голосом. Я уже могла представить, как она машет рукой, словно зная наперед все, что мама собирается сказать ей.
– Нет, в этот раз ты меня выслушаешь, - ого, кажется, мама взяла разгон. – Я понимаю, что ты сейчас в напряжении, что быть невестой нелегко. Это все объяснимо и нормально. Но вот в том, что ты становишься грубой, безразличной эгоисткой, ничего нормального нет. Даже твоя скорая свадьба не дает тебе права хамить мне или Хейвен. Мы очень терпеливо к тебе относимся, потому что мы – твоя семья и любим тебя. Но с нас довольно. Мне неважно, через две недели свадьба или через два часа, ты не будешь себя так вести. Ты меня поняла?
Вот так.
Я стояла в ванной, глядя на вентиляционное отверстие, из которого ясно и четко, как колокольный звон, доносились мамины слова. После них все стихло, и слышался лишь звук медленно крутящихся лопастей вентилятора. Затем раздался всхлип. И еще один. Сопение, и вот словно трубу прорвало. Эшли начала рыдать, как делала всегда в ответ на замечания, пусть даже они и были справедливыми.
– Я не хотела, - простонала она, - но мне так тяжело с работой, с Уоршерами, со всеми этими планами, что я просто…
– Знаю, знаю, - успокаивающе произнесла мама, снова возвращаясь к обычному спокойному тону. – Я только хотела дать тебе понять, что такое поведение задевает всех, вот и все.
Я завязала волосы в хвост, пшикнула дезодорантом на тело, нанесла подводку и попыталась морально подготовиться к еще одному дню придирок и извинений. Из вентиляции доносился мамин голос, убеждающий Эшли извиниться передо мной за последние четыре месяца грубости. Я уже полностью оделась и тихо сидела в своей комнате, когда за дверью раздались шаги. Открыв дверь, я постаралась выглядеть удивленной. Ну, или, по крайней мере, спокойной.
– Привет, - поздоровалась я, притворяясь, что не замечаю ее красных глаз и бумажного платка, скомканного в руках. – Что случилось?
– Ну, - начала она, прислонившись к дверному косяку и скрещивая ноги, - мы с мамой тут говорили о том, как все безумно сейчас с этой свадьбой и всем прочим. Знаешь, я хочу извиниться за то, что вела себя как идиотка в последнее время. Прости меня за то, как я к тебе относилась, ну и… Ты понимаешь.
– О, - я села на кровать, кивнув, - все в порядке. Ладно.