Темная бездна

МакКаммон Роберт Рик

О, как чудесно было слышать свое имя из ее уст!

Я углубился по тропинке в лес вслед за девушкой. Чили была выше меня, ее походка сильно отличалась от манеры ходить, принятой у моих одноклассниц. Ей не меньше шестнадцати, решил я. Шагая за ней следом, я вдыхал ее запах, сравнимый разве что с ароматом росы на свежескошенной траве. Я старался идти за ней след в след. Если бы у меня был хвост, я бы вовсю им вилял.

— Я живу здесь недалеко, — сказала мне Чили.

— Ясно, — отозвался я.

У обочины пыльной дороги стояла крытая толью лачуга с курятником неподалеку. Посреди заросшего сорняками двора на блоках из шлакобетона

стоял ржавый автомобильный кузов. Жилье выглядело даже более жалким и запущенным, чем тот притон, в котором мой дедушка Джейберд спустил в покер свою последнюю рубашку. Я уже обратил внимание на то, что ее джинсы были обтрепанными и залатанными, а на футболке светились дыры размером с десятицентовик. И вот я увидел ее дом, по сравнению с которым последняя братонская лачуга выглядела дворцом. Поднявшись на крыльцо, Чили отворила сетчатую дверь со скрипящими петлями и крикнула в темноту внутри:

— Мама? Смотри, кого я нашла в лесу!

Вслед за Чили я вошел в хижину. Внутри стоял запах сигаретного дыма и зелени с огорода. В кресле-качалке сидела женщина с вязаньем на коленях. Она подняла на меня васильковые глаза, такие же, как у красавицы дочери, только лицо у матери было морщинистое, с потемневшей от тяжкой работы на солнце кожей.

— Можешь выбросить его обратно, — отозвалась она.

Спицы снова замелькали в ее руках.

— Он заблудился, — объяснила Чили. — Говорит, что пришел из Зефира.

— Из Зефира? — переспросила женщина. Ее глаза снова обратились ко мне. На ней было голубое платье с желтыми, вышитыми на груди узорами и резиновые шлепанцы. — Далековато же ты забрался, паренек.

Голос женщины был низким и хриплым, словно солнце вместе с кожей высушило и ее легкие. На низеньком столике рядом с креслом-качалкой стояла пепельница, полная окурков, в ней дымилась наполовину выкуренная сигарета.

— Да, мэм, — согласился я. — Мне очень надо позвонить своим родителям. Нельзя ли воспользоваться вашим телефоном?

— Здесь его нет, — ответила женщина. — У нас тут не Зефир.

— А, ясно. Тогда… не мог бы кто-нибудь отвезти меня домой?

Мать Чили взяла из пепельницы сигарету и, сделав глубокую затяжку, положила ее обратно. Когда она снова заговорила, из ее рта струйкой вился дым.

— На грузовике уехал Билл, но он должен вскоре вернуться.

Мне захотелось узнать, как быстро наступит это «вскоре», но спрашивать об этом было бы невежливо.

— Можно мне выпить стакан воды? — обратился я к Чили.

— Само собой. И снимай-ка рубашку, она у тебя насквозь промокла. Снимай, не стесняйся.

Я прошел вслед за Чили в темную кухоньку, расстегнул пуговицы на рубашке и отлепил ее от тела.

— Ты весь исцарапался, — сказала мать Чили, снова выпуская изо рта сигаретный дым. — Достань-ка йод, Чили, и подлечи своего гостя.

— Хорошо, мама, — отозвалась Чили, а я, повесив мокрую от пота рубашку на спинку стула, замер, ожидая, когда наступит мгновение боли и блаженства.

Чили накачала насосом воду, которая булькала и плескалась во все стороны. Я отпил из кружки с Фредом Флинтстоуном [18] на боку и обнаружил, что вода теплая и имеет коричневатый оттенок. Вкус у нее был какой-то затхлый. Потом лицо Чили Уиллоу оказалось рядом, сладость ее дыхания напоминала аромат роз. В ее руках был ватный тампончик и пузырек с йодом.

18

Персонаж

мультипликационного телесериала «Семейство Флинтстоунов» (1960–1966).

— Будет немножко больно, — предупредила она.

— Ничего, этот стерпит, — отозвалась из своей качалки ее мать.

Чили принялась за работу. Боль была острой, потом стала еще сильнее. Я морщился и старался дышать глубже. Боль все усиливалась, а я глядел на лицо Чили. Ее волосы высохли и падали на плечи золотистыми волнами. Она опустилась на колени, красновато-коричневая ватка в ее пальцах оставляла следы того же цвета на моей коже. Мое сердце забилось чаще. Ее светло-голубые глаза встретились с моими, и она улыбнулась мне.

— А ты молодец, — проговорила она.

Я улыбнулся ей в ответ, хотя мне было так больно, что я готов был заплакать.

— Сколько тебе лет, мальчик? — поинтересовалась мать Чили.

— Двенадцать, — ответил я и снова прибег к невинной лжи: — На самом деле мне уже почти тринадцать.

Говоря это, я не сводил глаз с лица Чили.

— А тебе сколько? — спросил я ее.

— Мне? О, я уже почтенная леди. Мне шестнадцать.

— Ты еще учишься в школе?

— Один год отучилась, — ответила она. — Мне этого хватило.

— Ты не ходишь в школу? — Я был потрясен таким известием. — Вот это да!

— Ее школа еще не окончена, — подала голос мать Чили, не переставая вязать. — Школа тумаков, которые раздает жизнь, я ее тоже прошла.

— Ох, мама! — вздохнула Чили.

Сорвавшись с ее губок в форме лука Купидона, эти два слова прозвучали для меня как музыка.

Я позабыл о боли. Для такого мужчины, как я, боль была просто ничем. Я выдержу все, что угодно, — правильно сказала мама Чили. Я окинул взглядом полутемную комнату, обставленную старой, обшарпанной мебелью, а потом вновь посмотрел на Чили и словно увидел солнце после долгой ночной бури. Йод безжалостно жег, но прикосновения рук Чили были легки и нежны. Я подумал, что, должно быть, нравлюсь ей, иначе бы она не стала обращаться со мной так заботливо. Я видел ее совсем голой. До этого я никогда не видел обнаженных женщин, если не считать мамы. Я познакомился с Чили совсем недавно, но что значит время, когда говорит сердце? Сейчас мое сердце говорило с Чили Уиллоу, которая смазывала мне царапины йодом и улыбалась. Мое сердце говорило ей: «Если бы ты была моей подружкой, я бы подарил тебе сотню светляков в банке из зеленого стекла, чтобы ты не сбилась в темноте с пути. Я бы подарил тебе луг, весь в полевых цветах, среди которых не было бы двух одинаковых. Я бы отдал тебе свой велосипед с золотым глазом в фаре, чтобы он защищал тебя. Я бы написал для тебя рассказ, в котором ты была бы принцессой и жила в замке из белого мрамора. Если бы я знал, что нравлюсь тебе, я бы подарил тебе волшебство. Только скажи, что я тебе небезразличен.

Только скажи…»

— А ты храбрый парень, — сказала мне Чили.

Где-то в дальнем углу хижины заплакал ребенок.

— О господи, — вздохнула мама Чили, откладывая вязанье. — Бубба проснулся.

Она встала и направилась туда, откуда доносился плач, шлепая своими резиновыми тапками по растресканному дощатому полу.

— Сейчас я его покормлю, — сказала Чили.

— Ничего, не отвлекайся, я сделаю это сама. Билл скоро вернется, и на твоем месте я бы надела колечко — ты же знаешь, как он бесится, когда ты его снимаешь.