Темная комната
Шрифт:
Лора, у которой вспыхнули уши, качает головой. Она размягчает в остатках воды хлеб для Петера. Дети, съев на троих целую буханку, пучками травы оттирают грязь с моркови. Половина запасов уже уничтожена.
Ближе к вечеру им начинают встречаться на пути люди. Лора смотрит на них с тележки, проезжая мимо.
У некоторых есть ручные тележки, доверху нагруженные пожитками, но большинство тащут свои тюки на себе. Многие выходят на дорогу с полей. Люди эти не заговаривают друг с другом; они идут, уставившись под ноги, молча уступают дорогу, когда проходит бык с
За городом женщина останавливает быка, чтобы напоить его у ручья. Уступив место Лизель и Юри, Лора с еще сонным Йоханом снова идут пешком. На перекрестке женщина тормозит повозку.
– Слезайте. Здесь есть пункт раздачи еды и место, где можно переночевать. Нам еще сегодня ехать, так что пойдете в город пешком.
Она наблюдает, как Лора снимает с повозки чемоданы и передает их братьям.
– Одеяла у вас есть?
Лора кивает. Женщина открывает их чемоданы и выбрасывает оттуда на землю два одеяла. Затем вытряхивает на одеяла содержимое чемоданов и приказывает Лизель сесть на корточки. Она хочет показать Лоре, как завязать на плечах одеяло, чтобы получился тюк.
– Так намного легче нести. А пойдет дождь – накроетесь плащами.
Говоря это, женщина улыбается, но Лоре кажется, что она все время над ними смеется. Пустые чемоданы старик закидывает в повозку, а его жена взбирается следом с сумкой Лизель в руках. Дети наблюдают за ними, а Лора тем временем сооружает второй тюк на своих плечах.
– Думаю, нам лучше никому не рассказывать о мутти и фати.
– Никому-никому?
– Даже тем, кто не американцы?
– Да.
– Почему?
– Так будет надежнее, Йохан.
В город тянутся люди с узлами и тележками. Позади них в лучах заката волочатся по дороге длинные тени. Лора рада, что уехала эта женщина с колючими глазами. Она ищет новые доводы, почему не надо говорить о мутти и фати, но дети ее больше не расспрашивают. Юри хромает, Петер зевает на руках у Лизель, Йохан бежит впереди. Доверившись их молчанию, Лора наконец успокаивается.
Лора сбилась с пути. Спрашивать у прохожих она не хочет, боится расспросов, но еще больше боится заблудиться. За три дня пути еда кончилась. На четвертый день они идут без завтрака. Еще задолго до полудня их голодное молчание побуждает Лору пойти и стучаться в двери.
Она спрашивает у женщины, у которой покупает хлеб и молоко, какая дорога ведет на север. Продавщица, увидев крупные деньги, на сдачу дает кусок бекона размером с кулачок. Лора не спорит.
– Далеко вам на север?
– Не очень.
– Куда? В Нюрнберг? Франкфурт? В Берлин?
– Это рядом с Нюрнбергом. Не очень далеко.
– Ну, вообще-то, далековато. Вы на повозке едете?
– Нет.
– Пешком идете?
Лора кивает.
– Тогда вам не в ту сторону. Эта дорога приведет вас к Штутгарту. А там и к французам, если еще дальше отправитесь.
Лора снова кивает.
– Вон видите то поле, за ним – другое, пойдете вдоль ручья и выйдете к железной дороге. Там, далеко, она пересекается с другой дорогой, которая идет на север.
Лора делит еду на всех, и запасы вмиг исчезают. Долго бредут они по полям с коляской. К вечеру добираются до железной дороги, и опять хочется есть. Но домов поблизости не видно.
Лора не может уснуть. Рядом сопят дети, свернулись калачиком под плащами. Холодная, бесконечная ночь. Так плохо спать на жесткой земле. Петер расплакался. Дети ворочаются, просыпаются. Закутанный в пальто и одеяла, поднимается Йохан, у него зуб на зуб не попадает. Он тоже плачет.
Не дожидаясь рассвета, они пускаются в путь.
Пока добрели до города, дети выдохлись. Они едва передвигают ноги, и Лора оставляет их на пустынном вокзале, пообещав в скором времени принести еды. От коляски ноют плечи, болит живот. Петер плачет вот уже несколько часов, и она рада отдохнуть в тишине. Утро выдалось жаркое и, когда она добралась до центра города, в горле совсем пересохло.
Попив из фонтана на главной площади, Лора становится в тени дерева и высматривает, где бы купить еду. Ни один магазин не работает, но метрах в двадцати от нее, под другим деревом, собралась группка людей. Блики на брусчатке слепят глаза, мешают Лоре смотреть. Люди на время замирают, а потом отходят в сторону, уступая место другим. Тяжелая угнетающая тишина, как горячий воздух, неотвратимо влечет Лору через сияющую площадь. Слева, у самого дерева, стоят две пожилые дамы, и Лора проскальзывает между ними.
К дереву прибита длинная доска, а на ней наклеены большие, расплывчатые фотографии. Люди молча выстроились в шаге от них, прямо перед собой Лора видит какую-то кучу мусора, а может, пепла. Что-то похожее на туфли, она наклоняется ближе. Под каждой фотографией – название места. Одно из них, кажется, немецкое, два других – нет. Все незнакомые. Клей на фотографиях еще не просох, бумага сморщилась, изображение нечеткое. Лора украдкой смотрит вокруг, ошеломленная, задыхающаяся среди безмолвной толпы. Делает шаг вперед, разглаживает ладонями влажные складки. В толпе проносится шепоток.
На фотографиях – скелеты. Теперь Лора хорошо это видит, отнимает руки, прячет в рукава измазанные клеем ладони. Сотни скелетов; мешанина ног, рук и черепов. Часть лежит в открытом вагоне, часть – на голой земле. Затаив дыхание, Лора отводит глаза, смотрит на соседнюю фотографию; волосы, голая кожа, грудь. Она отступает назад и вливается в толпу.
Рядами лежат голые люди. Кожа – как тонкая бумага, натянутая на кости. Мертвые люди, без одежды, сваленные в кучи.
Старик рядом с Лорой откашливается. Толпа оживает, и Лора, зажатая со всех сторон, под натиском толпы двигается дальше. Ее окружают горячие спины, руки, плечи, запах пропахшей дымом шерстяной одежды.
Позади Лоры идут те пожилые дамы. Они легонько подталкивают ее вперед, ведут вдоль фотографий к выходу из толпы. Последний снимок более четкий: мужчина лежит на заборе из проволоки. На нем пижама, рубаха распахнута, и Лора видит ребра. Брюки, все в складках, завязаны узлом на тощем животе, а выпирающие лодыжки на иссохших ногах похожи на огромные кулаки. Глаза у мужчины – два черных круга. Рот открыт, зубов нет, щеки ввалились.