Темная комната
Шрифт:
Юри плачет, все никак не остановится. Лора вытаскивает бумажник из тайника и, раскрыв его одеревеневшими пальцами, высыпает содержимое на пол. К ногам ложится клочок ткани с нашитой с одной стороны желтой звездой. Под ним оказывается еще один такой же клочок, тоже оторванный, тоже разлохмаченный, со знакомыми цифрами на засаленных нашивках. Еще в бумажнике лежит тонкая серая карточка, согнутая вдвое, а внутри нее – бумажка с фотографией и большим черным штампом. Юри наблюдает, как Лора рассматривает снимок на свету.
– Ты знала?
– Что?
– Это
На снимке изображен темноволосый мужчина с ввалившимися глазами. Снимок смазанный, потертый, мятый. На первый взгляд кажется, что это Томас. Даже приглядевшись, Лора видит его резкие скулы, линию подбородка. Аккуратно расправляет на неровном полу документы и тряпицу. Слабость в запястьях; бумага совсем ветхая. У человека на фотографии мягкий рот. Возможно, это не Томас, возможно, Юри прав.
– Он их взял себе. Ему пришлось взять. Когда американцы пришли и всех освобождали.
– Томас все это украл?
– Не надо, Лора. Он сказал, что в этом нет ничего страшного. Понимаешь, тот человек был еврей. Он был уже мертвый.
Лора безотрывно вглядывается в лицо на снимке. Изможденные черты, приоткрытый изящный рот, глаза опущены, почти закрыты. Уже мертвый. Лора смотрит в документы, но имя засалилось, стерлось в бесконечных нервных сворачиваниях.
– Томас сказал, что американцы любят евреев, поэтому ему пришлось воспользоваться этими вещами и притвориться.
– Это он тебе рассказал?
– Он говорил, что ты обо всем знаешь.
Юри сидит на земле, подтянув колени в груди, и наблюдает за Лориной реакцией. Что тебе от меня надо? Живот снова начинает сводить судорогой, слюна на языке становится кислой. Она сплевывает, свесив голову между колен, рядом дрожит, как в лихорадке, Юри.
– Томас сказал, что люди сейчас озлобленные и что безопаснее выдавать себя за другого человека. Я сказал, что он мог бы жить с нами и тогда никто бы о нем ничего не узнал.
У Юри красные глаза и челюсть выдвинута вперед. Лоре больше невмоготу его слушать.
– Мы все это сожжем.
– Он сказал, что он мне брат, Лора.
– Я это знаю. Я знаю. Мы все сожжем, а потом пойдем домой.
Из остатков дров Лора разводит на камнях костер. Складывает туда вещи мертвого человека: бумажник, фотографию, засаленную полоску бумаги, где раньше стояло имя, и уцелевшие обрывки одежды. Пламя лижет края ткани, и полосатая материя сначала чернеет, а потом вспыхивает. Лежащие на самом верху документы долго остаются нетронутыми, но наконец тоже начинают гореть. Обугленные края загибаются на худое лицо на фотографии, а когда они отпадают, мертвого мужчины больше нет.
Во дворике вокруг костерка сгущается темнота. Юри по-прежнему дрожит, а Лора, вся мокрая, сидит, отодвинувшись от жара, в стенном провале. Что тебе от меня надо? Она пытается понять, что к чему: Томас и тюрьмы с трупами; ложь и фотографии; евреи и могилы; газеты с военными парадами и то, что на самом деле не так плохо, как об этом говорят. И все это вертится
Солнце едва показывается из-за деревьев мейеровского сада, а Лора уже натягивает ботинки. Юри заснул всего час или два назад, глаза распухли от слез. Лизель садится на постели, но Лора говорит ей, что завтракать еще рано. Когда будет пора, она вернется и их разбудит. В прихожей Мейеров слышно Лорино дыхание, и на покрытой инеем аллее, ведущей к бабушкиному дому, остаются ее следы. Вибке с заспанными глазами отпирает дверь и варит горький желудевый кофе, который Лора пьет, пока ома одевается. Ни свет ни заря бабушка и внучка спускаются к озеру.
Они стоят на молу, под ногами поскрипывает подмерзший песок.
– Почему мутти и фати сидят в тюрьме, ома?
– Они не сделали ничего плохого.
Ответ следует не сразу. Лора смотрит ома в глаза, серые и спокойные. Ни ругани, ни вопросов о том, что случилось вчера. Вернулись затемно, все в известке, пропахшие дымом. Тайна вот-вот сорвется у Лоры с языка, но ома выдерживает паузу.
– Я тебе уже говорила. Разве нет, Ханна-Лора? Я тебе это сказала, и ты должна была помнить.
Ома берет Лору за руку, перчатка, мягкая на ощупь, скользит по коже. Тайна принадлежит не только ей, но и Юри тоже. И Томасу.
– Все теперь по-другому, Лора. Но все равно, твой отец хороший человек.
С каждым днем холодает.
От солдат Лора набирается английских слов: butterscotch [12] , chocolate [13] , но больше всего ее веселит слово humbug [14] , так похожее на «Гамбург».
12
Butterscotch – род конфет из масла и жженого сахара (англ.).
13
Chocolate – шоколад (англ.).
14
Humbug – обман (англ.)
Юри вскоре находит себе приятелей. Мальчишек такого же возраста, с которыми, хотя ома и ругается, он играет на развалинах «в войнушку». Лора наблюдает, как он выбегает из своего укрытия и несется через руины. Падает и снова затихает. Отсчитывает секунды на пальцах.
Один раз Лора возвращается в подвал, чтобы проверить, не осталось ли чего в золе или в перевернутых коробках. Ничего. Только в углу, где Томас спал, валяются одеяла. Лора берет ведро, идет за водой на колонку и стирает во дворике постель. Она плачет, из головы не выходят значки и фотографии, Лоре тошно и одиноко.