Темная комната
Шрифт:
Сигарета у Колесника догорела. Он стряхивает длинный столбик пепла в пепельницу и закуривает по новой.
– Когда пошли первые расстрелы, люди, белорусы, заговорили об этом повсюду, но скоро перестали. Всем было известно, что расстрелы продолжаются, и люди замолчали. Я тоже знал и тоже молчал.
– А после того?
– Напивался. После, вечером, всегда было много еды и выпивки. Музыка до упаду. Не возникало желания поговорить. Просто мы пили, ели, включали музыку на полную
Сегодня, Мина, мы просто сидели. И вчера было то же самое.
Миха не отваживается задать свой вопрос; Колесник сидит с ним вместе на кухне целый день. Молча подливает водки, нарезает хлеб. Подает носовые платки. Сидят час за часом, магнитофон крутится и крутится, а потом останавливается, Миха переворачивает кассету и снова включает запись.
Миха подъезжает к деревне, где живет Колесник, но, миновав ее, направляется в город. Магнитофон при нем, но день наверняка опять пройдет в молчании, лучше уж съездить в музей.
Девушка на входе сначала не узнает его, но потом, улыбаясь, здоровается и кивком указывает на книгу для посетителей.
– Верно. Весной.
На этот раз Миха не подходит к манекенам в военной форме и фотографиям с мест расстрелов. Он ходит в другой части зала. Целое утро рассматривает семейные снимки, дома, предметы быта. Перчатки, рулон ткани, серебряная чашечка. Записи в гроссбухе, карандашные каракули, пометки на полях книги.
Мужская кожаная туфля, добротная и тяжелая. Задник изнутри стоптан. Когда-то он ходил по деревне, из города в город. А потом кружил только по дому или, в лучшем случае, заходил к соседу, мерял шагами убогое пространство гетто.
На ту сторону зала Миха не заходит, не отваживается снова заглянуть в те лица.
По возращении Миха обнаруживает Колесника, сидящего на лавке возле Андреева дома. Тот поднимается навстречу подъезжающему по дорожке Михе.
– Я заволновался. Вы не приехали.
Миха не знает, что ответить.
– Ваш друг сказал, что вы пока не уехали. Я решил подождать.
– Все нормально. Только мне сегодня не хотелось разговаривать.
– Ясно.
Миха останавливается, не заходя в дом; старик, похоже, и не думает уходить.
– Послушайте. Я не могу вас пригласить зайти. Вы знаете, это не мой дом.
– Да. Знаю. Я просто подумал… Вы завтра приедете?
– А вы не против?
– Нет, конечно.
– Просто мне нужен был перерыв.
– Ага.
Миха удивлен.
– Она согласилась?
– Да, да. Она хочет с вами поговорить.
– Хорошо.
– Так я скажу ей, что вы завтра приедете?
– Хорошо.
В доме, на кухне, Миха сталкивается с матерью Андрея. Она наблюдала за разговором из окна и теперь, похоже, рассержена. Она говорит что-то Михе, он не понимает, но пугается тона, каким это сказано. Сплюнув в мойку, она выходит.
Миха сидит за столом вместе с Иосифом и Еленой Колесник. Все трое склонились над микрофоном; магнитофон тихонько гудит на столе. Колесник будет переводить жене. Во время беседы Елена смотрит ему в лицо, но он глядит строго перед собой, ровно положив на стол руки. Он делает вид, будто его здесь нет.
– Как вы относитесь к тому, что делал ваш муж? Во время оккупации.
Елена отвечает мужу, потом Михе.
– Она сожалеет об этом.
– Сожалеет?
Елена кивает, слегка скребя кончиками пальцев по столу. Снова говорит.
– Один из ее братьев тоже так поступал.
– Не может быть.
– Да. Она говорит, немцы приказывали, и он стрелял.
– Как она к этому относилась? Тогда, в то время?
Колесник передает жене вопрос, и та, пожимая плечами, что-то отвечает. Буквально два слова.
– Она не помнит.
– Как?
Елена смотрит на мужа. Шевелит губами, но не произносит ни звука. Миха ждет, но на ответ особенно не надеется. Задает новый вопрос.
– Что случилось с ее братом?
– У нее было два брата. Одного немцы расстреляли в самом начале, а второго – когда пришли красные.
– Немцы расстреляли?
– Да. Вместе с десятком других мужчин из ее деревни. В наказание за немецкого солдата, которого на площади застрелили.
– Кто этого солдата застрелил?
Миха смотрит на задумавшуюся Елену.
– Она не знает. Может, партизан какой.
– Но ее брат не был партизаном?
– Нет, но его все равно расстреляли. Она хочет, чтобы вы знали, какое тогда жестокое было время.