Темная половина
Шрифт:
— Подожди минуту, я не закончил. Как ты понимаешь, я не могу туда звонить по нашей внутренней линии… Капитан следит за звонками, так-то, мой друг. И следит не за страх, а за совесть. Если он увидит счет за это, я думаю, он пожелает узнать, зачем я трачу денежки наших налогоплательщиков, разгребая сено для тебя. Я доступно излагаю?
Алан испустил вздох сдающегося полководца:
— Можешь воспользоваться номером моей личной кредитной карточки, — сказал он. — И можешь сказать управляющему, чтобы он попросил Притчарда позвонить за наш счет. Я засеку звонок и оплачу его из своего собственного кармана.
На другом конце помолчали, а когда Генри снова заговорил,
— Это действительно так важно для тебя? Да, Алан?
— Да. Сам не знаю почему, но важно.
Снова последовала пауза. Алан чувствовал, что Генри борется с желанием расспросить поподробнее. Наконец, лучшая часть натуры Пэйтона одержала верх. А может, подумал Алан, не лучшая, а просто более практичная.
— Ладно, — сказал Пэйтон. — Я позвоню и скажу управляющему, что ты хочешь побеседовать с этим Хью Притчардом в связи с текущим расследованием по делу об убийстве в округе Кастл, штат Мэн. Как зовут его жену?
— Хельга.
— Откуда они?
— Форт-Ларами, Вайоминг.
— Ладно, шериф. Теперь перейдем к самому трудному. Давай номер твоей телефонной кредитной карточки.
Вздохнув, Алан продиктовал ему номер.
Минутой позже по стене снова маршировал парад теней.
Парень, наверно, никогда не позвонит, подумал он, а если и позвонит, все равно не сможет сказать мне ничего такого, что я мог бы как-то использовать — что он, в самом деле, может знать?
И все же в одном Генри был прав: у него есть предчувствие. Насчет чего-то. И оно не проходит.
Пока Алан Пэнгборн разговаривал с Генри Пэйтоном, Тэд Бюмонт припарковывал машину на одной из стоянок за зданием английского и математического факультетов. Он вылез из машины, стараясь не задеть ни за что левой рукой. Секунду он просто стоял без движения, наслаждаясь ясным днем и непривычной тишиной и покоем кампуса.
Коричневый «плимут» подъехал и встал рядом с его «сабербаном», и двое вылезших из него крупных мужчин разбили все мечты о мире и спокойствии, которые накатили на него перед зданием.
— Я поднимусь в свой кабинет только на несколько минут, — сказал Тэд, — а вы, если хотите, оставайтесь здесь, — он заметил двух девушек, пробегавших мимо, — очевидно, в Ист-Аннекс, записываться на летние курсы. На одной был лифчик и голубые шорты, на другой — почти невидимое мини-платье без спины и с каймой, которая одна была способна вызвать сердечный приступ у здорового мужика, не говоря уже о ритмичном подрагивании ее ягодиц. — Понаслаждайтесь пейзажем.
Двое полицейских повернулись вслед проходящим девицам так, словно головы у них были на невидимых шарнирах. Потом старший из них — Рэй Харрисон или Рой Гарриман, Тэд точно не помнил, — отвернулся и с сожалением сказал:
— Мы бы, конечно, с удовольствием, сэр, но нам лучше подняться с вами.
— Но ведь это всего лишь второй этаж, и…
— Мы подождем в холле.
— Ребята, если бы вы только знали, как на меня все это начало давить, — сказал Тэд.
— Приказ, — пожал плечами Харрисон-или-Гарриман. Было совершенно ясно, что огорчения Тэда — равно как и радость, — значат для него меньше, чем пустое место.
— Ага, — со вздохом произнес Тэд. — Приказ. — И он направился к дверям.
Двое легавых двинулись за ним, сохраняя дистанцию в дюжину шагов и выдавая в себе легавых своими гражданскими костюмами, по мнению Тэда, куда более явно, чем если бы на них была родная полицейская униформа.
После долгой изнуряющей жары в машине кондиционер окатил Тэда, как холодный душ.
Этаж оказался не совсем безлюдным, но тем не менее все сошло гладко. Рауль Де-Лессепс спускался по коридору из общей комнаты отдела в свой кабинет, двигаясь в своей обычной манере… А это означало, что он выглядел так, словно его недавно здорово тюкнули по голове, разом отбив и память, и контроль над двигательными центрами. Он сонно болтался от одной стенки коридора к другой на заплетающихся ногах, разглядывая карточки, стишки и объявления, пришпиленные к дощечкам на дверях кабинетов его коллег. Он мог направляться в свой кабинет — похоже так оно и было, — но даже тот, кто хорошо его знал, не поручился бы за это. В зубах у него был зажат мундштук громадной желтой трубки. Зубы были не так желты, как трубка, но близко к ней. Трубка не дымилась еще с конца 1985-го, когда врач запретил ему курить после сильного сердечного приступа. «Я вообще-то никогда особо не любил курить, — обычно объяснял Рауль своим мягким рассеянным голосом, когда кто-нибудь спрашивал его про трубку. — Но без этого кончика в зубах… Джентльмены, я бы просто не знал, куда идти и что делать, даже если бы мне повезло и я попал бы, куда мне надо». В большинстве случаев он так или иначе был похож на того, кто понятия не имеет, куда ему идти и что делать… Как, например, сейчас. Иногда проходили годы, пока знавшие его люди обнаруживали, что он вовсе не тот рассеянный, напичканный знаниями дурачок, каким кажется. Некоторым же вообще так и не удавалось распознать это.
— Привет, Рауль, — сказал Тэд, перебирая связку ключей.
Рауль уставился на него, поморгал, перевел взгляд на двух людей за спиной Тэда, потом выключил их из поля своего зрения и вновь повернулся к Тэду.
— Привет, Таддеус, — сказал он. — А я думал у тебя нет никаких летних курсов в этом году.
— У меня их и нет.
— Тогда зачем же ты притащился сюда в этот поганейший из всех собачьих дней лета?
— Просто надо посмотреть заявки, — ответил Тэд. — Можешь быть уверен, я уберусь отсюда сразу, как только покончу с этим.
— Что у тебя с рукой? У тебя все запястье посинело.
— Ну… — пробормотал Тэд в смущении.
Придуманная им история выставляла его или пьяницей, или дураком, а скорее всего и тем и другим, но все же байку легче было выговорить, чем правду. Тэд поразился тому, как легко приняли ее полицейские — точь-в-точь, как и Рауль сейчас: он не задал ни одного вопроса насчет того, как и почему он ухитрился защемить руку дверью в туалете при собственной спальне.
Инстинктивно Тэд понял, что нужно придумать — даже во время адской, невыносимой боли он это хорошо знал. От него ждали неуклюжестей — это было частью его образа. В каком-то смысле это было все равно, что рассказывать журналисту из «Пипла» (упокой Господь его душу), что Джордж Старк был создан в Ладлоу, а не в Кастл-Роке и что писал он от руки, потому что никогда не учился печатать.