Темная сторона души

Михалкова Елена Ивановна

– Так Ледянина напророчила? – усмехнулся Бабкин, вспомнив, как тетушка сватала ему подрастающую Ирину.

– Да. Она настолько выразительно отчитала Ирину однажды, что мне тоже стало казаться, будто Ирка – всего лишь глупая истеричка, которая любого мужика оттолкнет своим мерзким характером. Понимаешь, какая-то инерция срабатывает: вот Юлия Михайловна сказала что-то, и ты думаешь: «Надо же, и в самом деле так оно и есть!» Находишь в человеке одно подтверждение ее словам за другим и только спустя некоторое время начинаешь понимать, что в нем

есть и другие черты, про которые она не говорила. Может быть, не замечала, а может, не хотела замечать. Знаешь, Ирина ведь очень предана своей семье. Она ранимая девочка, но ведь смогла поддержать Веронику не хуже многих взрослых. Даже, пожалуй, лучше. И о Димке она заботится. Она вообще неплохой человечек. Я не сразу это поняла, потому что после слов Юлии Михайловны видела в ней только плохое. Так же, как и в Мите. Помнишь про суслика?

Бабкин кивнул. Конечно, он помнил.

– Интересная особенность, – заметил он. – Сильная личность была ваша Юлия Михайловна.

На крыльце раздалось сопение, послышался стук сброшенного ботинка, и Димка прискакал на веранду на одной ноге. В руке он сжимал доску с непонятными углублениями.

– Вот, посмотрите, – ткнул он доску под нос Бабкину. – Арбалет!

Снаружи послышался возмущенный голос Кости:

– Это не арбалет, а только заготовка! Димка, иди сюда! Дядя Сережа, не смотрите, он еще недоделан!

– Нам прищепка нужна, – доверительно сообщил Бабкину Димка. – И резинка. Мы будем ворон стрелять.

– Нет, не ворон. – Костя появился в дверях. – Будем по мишени стрелять стрелами. Мам, можно?

– Можно, можно, – рассеянно ответила Маша, и тут взгляд ее упал на кроссовки сына. – Костя, почему в обуви на веранду заходишь? Брысь!

Вместо Кости мимо нее за дверь стрелой промчался Димка, вспомнивший про одну обутую ногу. Костя на материнский призыв не обратил особого внимания.

– Сухо же в саду! – оправдался он. – Мам, мне за молоком сегодня нужно идти? – заторопился спросить мальчик, заметив, что она собирается высказать ему все, что думает о чистоте его кроссовок.

– За молоком? – задумалась Маша. – Нет, Костя, наверное, не надо. Там еще осталось в банке.

– Вот и хорошо! – обрадовался Костя. – А то не хотелось идти. Мам, ты нам резинку дашь? Только толстую!

– У меня нет, – огорчилась Маша. – Нужно Веронику дождаться. Или из твоих трусов вынуть.

– Из трусов не надо, – вмешался Бабкин. – У моей тетушки, Костя, есть черный сундучок, а в нем сто мотков резинок. Заходи, мы с тобой вместе выберем.

– А тетушка разрешит? – настороженно спросил Костя. – Ругаться не будет?

– Тетушки никогда не ругаются на любимых племянников, – усмехнулся Бабкин. – К тому же мы ей не скажем.

Мальчик улыбнулся и уже собирался уходить, но тут Бабкин сосредоточился на том, что только что кольнуло его слабой иголочкой.

– Костя, – с легким недоумением спросил он, – ты за молоком к Леснику ходишь?

– К нему, – ответила вместо сына Маша. – А что?

– Степан

Андреевич человек незлой, детей любит, – ответил Сергей. – Почему же ты сказал, что не хочешь к нему идти?

Костя задумался, остановившись в дверях. Наконец посмотрел прямо на Бабкина карими глазами, в которых играло солнце, и проговорил с Машиными интонациями:

– Во-первых, он пьяный. Во-вторых, он меня про тетю Веронику расспрашивал. Мне не понравилось.

– О чем расспрашивал? – хором спросили Маша и Сергей.

– Ну, – пожал плечами Костя, – как она себя чувствует… не переживает ли из-за дяди Мити… – Нахмурился и припомнил: – Еще сказал что-то вроде того, что, может, для тети Вероники будет лучше, раз дядю Митю в тюрьму посадили. Кажется, так.

Маша с Бабкиным переглянулись.

– Спасибо, Костя, – кивнул Сергей, и мальчик тут же выскочил за дверь, а секунду спустя его голос уже зазвучал где-то в глубине сада. – Странно, от Лесника я такое не ожидал услышать, – задумчиво проговорил он. «Значит, мальчика расспрашивал про Веронику… Почему же сам не пришел посочувствовать?»

Он поднялся со стула.

– Дойду-ка я до Степана Андреевича, побеседую с ним немного, – сказал Бабкин Маше. – Что-то не нравится мне в его интересе, вот только что – сам не пойму. Сюда бы Макара, он у нас отличается обостренной интуицией.

– Я с тобой пойду, – внезапно решила Маша. – За мальчишками Ирина присмотрит. Ты не возражаешь?

Бабкин не возражал, и пять минут спустя они быстро шли по направлению к дому Лесникова, подгоняемые смутным ощущением, что Степану Андреевичу есть о чем рассказать им.

Лесник промаялся полдня, сам не понимая, отчего. Улегся было в кровать, но голова оставалась тяжелой, словно колокол, и временами так же гудела, мешая заснуть. Морщась и кряхтя, Степан поднялся, побродил бесцельно по двору, доплелся до пруда за задним двором и полчаса сидел на берегу, наблюдая за водомерками, стремительно скользившими по черной глади. Пруд по краям затянулся ряской, и Лесников решил в ближайшие дни почистить его. «Запустил я все, запустил, – сокрушенно подумал он. – И дом, и огород, и даже Машку с Глашкой. Пасу их кое-как».

У воды ему стало лучше – голова перестала болеть, ушла тошнота. Лесник смотрел на воду, по которой плавали мелкие ярко-зеленые листочки, но видел лицо Вероники – заплаканное, нежное. Вероника грустно смотрела на него большими голубыми глазами, беззвучно шевеля губами. Степан моргнул, и видение исчезло.

«Любит она мужа, – с болезненной откровенностью сказал себе Лесник. – Страдает без него, дураку понятно. Беда, беда… Эх, не по своему хотению нужно поступать, а по совести. Совесть-то осталась у тебя, Степан? – спросил он самого себя. – Или всю пропил? Видать, не всю. А с тобой что делать? – Теперь перед его мысленным взглядом появилось лицо человека, которого он встретил утром возле бани. – Не объяснишь, не уговоришь…»